Акилле Кампаниле - Если луна принесет мне удачу

По окончании осмотра доктор Фалькуччо проводил врачей на выход. Когда они вышли в прихожую и изложили старику причины, в силу которых у больной очень мало шансов выжить, Фалькуччо подмигнул им и сделал выразительный жест большим пальцем правой руки.

– А не хотите ли, – сказал он, – по стаканчику старого барбера?

– О, спасибо, – ответил доктор Гаспароне, – весьма охотно.

– А я вам не дам, – презрительно сказал старичок.

Он вытолкал их на улицу и с досадой захлопнул дверь, а они шумели и стучали в дверь, крича:

– Хотим по стаканчику! Хотим по стаканчику!

Баттиста попросил разрешения полчасика поспать.

– Позор! – сказал Фалькуччо. – Молодые люди моего поколения были намного ленивее теперешних! Но я не отдыхаю. Пойду-ка я домой поработаю. Мне надо писать роман. У меня уже все готово.

– А о чем он? – спросила Бьянка Мария.

– У меня не хватает только основного содержания и деталей. Все остальное есть, кроме названия.

– Да, но, – возразила Эдельвейс, – что же тогда у вас готово?

– Бумага, перо и чернильница.

– Ну, это, – сказала Бьянка Мария, – вы и здесь найдете.

– Хорошо, – ответил старый холостяк, – разрешите мне поработать. Дайте мне перо; дайте мне чернильницу; дайте мне бумагу. Постойте. Вроде бы мне нужно было еще что-то. Ах да. Дайте мне мыслей.

Он сел писать, но тут же застрял на крайне трудном месте: описании способа завязывания галстука, который один из его персонажей должен был повязать другому, совершенно не знавшему, как это делается.

– Пусть какой-нибудь писатель попробует с этим справиться, – сказал маленький старичок.

Он сломал перо.

– Не буду больше писать ни строчки в жизни, – прибавил он.

– Слава тебе, господи! – произнес тонюсенький голосок.

Все повернулись к Баттисте, который, чтобы не представлять им дона Танкреди, повторил ложь, сказанную прошлой ночью, когда они пели для волков:

– Извините, я немножко чревовещатель.

– Сказать по правде, – заметил Фалькуччо, – сдается мне, вы немножко невоспитанны. – И, будто осененный внезапной мыслью, спросил: – У вас случайно нет треножника для рисования?

Тетя Джудитта позвала Гастона Д’Аланкура:

– В доме есть треножник?

– Треножник?

– Да, треножник для рисования.

– Честное слово, – ответил старый слуга, – я в этом доме служу уже двадцать лет, но никогда не видел треножника для рисования.

– Жаль! – воскликнул Фалькуччо. – Я бы охотно нарисовал картину. Конечно, получше, чем те, что рисуют сегодня. Потому что, думаю, я рисую лучше теперешних художников. Это очень смешно. Но еще смешнее то, что теперешние художники думают, что рисуют лучше меня. Я не умею рисовать. В детстве у меня были большие способности к рисованию, но мой отец…

– Не дал вам учиться?

– Напротив. Он дал мне учиться, и мои способности улетучились.

– Вот повезло, – сказал голосок дона Танкреди.

Фалькуччо посмотрел на Баттисту.

– Вы прекратите когда-нибудь? – воскликнул он. – Молодые люди моего поколения были гораздо невоспитаннее теперешних.

Баттиста побежал прятать сумочку Сусанны в отведенной ему комнате. Он сунул ее под подушку.

– Негодяй, – сказал он дону Танкреди, – если не прекратите, я вас выброшу в окно.

– Но я хотел бы знать хотя бы, где я нахожусь, – сказал дон Танкреди.

– Да пошел ты! – закричал молодой человек.

И убежал.

День в горах!

После обеда Бьянка Мария, которая чувствовала себя намного лучше, настояла на том, чтобы Эдельвейс вышла подышать воздухом.

– Давайте навестим отшельника, – предложила девушка.

Она вышла с Баттистой и Фалькуччо.

Несмотря на поздний час, старый отшельник сидел, ковыряя в носу.

– Прошу меня простить, – сказал он посетителям, – но мы, отшельники, всегда ковыряем в носу, потому что никто нас не видит. Это единственное преимущество нашего одиночества, и мы были бы неправы, если бы не воспользовались им.

Он впустил посетителей в пещеру и сказал Баттисте:

– Прошу вас, не снимайте шляпы. Будьте как дома.

– По правде сказать, – заметил молодой человек, который пытался спрятать свой непрезентабельный котелок, – у себя дома я не имею привычки…

– Хватит болтать! – сказал отшельник. – Не снимайте шляпы.

Баттиста остался в шляпе и замолчал. Он уселся рядом с костром.

– Я очень извиняюсь, – сказал он через несколько минут, – но, честно говоря, мне жарковато.

Он собрался было снять шляпу, но пустынник удержал его:

– Не трогайте шляпу! – заверещал он, нахлобучивая Баттисте на глаза непрезентабельный котелок, на который всеобщее внимание теперь было обращено. Пустынник сурово посмотрел на него. – Вы стесняетесь, – сказал он, – а здесь стесняться не надо. Здесь вы хозяин. Понятно?

– Невероятно, – тихо сказал Фалькуччо Эдельвейс, – чтобы человек, живущий в одиночестве, был таким любезным и гостеприимным. Но нам лучше уйти.

Перед уходом он обратился к аскету.

– Добрый человек, я часто слышал про историю под названием «Секрет старого отшельника». Вы случайно не есть тот самый отшельник?

– Именно, – приветливо сказал любитель одиночества.

– А не расскажите ли нам эту историю?

– А что? С большим удовольствием.

Аскет пригласил всех сесть на землю и начал рассказ:

«По поводу, – сказал он, – кражи, происшедшей десять лет назад, я помню, как однажды слышал: один человек рассказывал, что он узнал от своего друга историю про одного типа, рассказывавшего о том, как он получил письмо, в котором один дальний родственник сообщал ему, что обокрали его знакомого. Я не буду углубляться в лишние подробности. Расскажу о самом главном. Да и время уже позднее. И потом, не следует злоупотреблять терпением слушателей. Не говоря уже о том, что времени у меня в обрез; потому что время – деньги, или the time is money , как говорят англичане. Ну и типы эти англичане. Хватит. Знакомый родственника друга того человека, который и рассказал о случившемся, однажды вечером пришел домой смертельно бледный.

– Что с тобой? – спросили у него встревоженные домочадцы.

– Спокойно, спокойно, – сказал он, – к счастью, ничего страшного. У меня украли бумажник со ста тысячами лир.

– Несчастный! И где тебя обокрали?

– В трамвае.

Уступая вежливым настояниям домочадцев, жертва кражи рассказал, что стоял на задней площадке трамвая, как вдруг заметил, что у него вытягивают бумажник. Он дал себя обокрасть, не проронив ни звука, не сказав ни единого слова.

– Как же так, – спросила у него жена, – в трамвае было пусто?

– Было набито, как сельдей в бочке.

– И ты не бросился в погоню?

– Это было невозможно. В тесной толпе нельзя было пошевелиться.