Галина Щербакова - Нескверные цветы

Они не слышали вонь. Их ноги болтались в воздухе, он держал ее за плечи, а вокруг было много цветов, простых, «нескверных». Поле пело сине-желто-зеленую песню, вверх изредка вырывались высокие солисты, лопуховая мурава-дурова с кудлатыми серыми головами. Было так красиво, что они стали целоваться, и тогда он сказал: «Давай спрыгнем и уйдем куда глаза глядят».

Она даже испугалась. Разве так можно?

– Нельзя, но очень хочется. Но если не думать… Слушай, давай не думать… Мы прыгаем и уходим. Мы никто, и звать нас никак. И мы будем любить друг друга на траве, и на земле, на берегу, и просто где придется. Разве это не счастье?

– Нет, – сказала она твердо. – Так нельзя. Так люди не живут.

– Правильно, – вмешалась проводница, – люди на подножках не живут. Вставайте, ребята, нашли место целования. Даже вонь им не слышно. Вставайте, вставайте, через десять минут Таганрог, сегодня многие тут выходят.

Из ее купе вышли все, кроме нее. Вагон стал почти пустой. И пока проводница мыла титан, он притащил свой узелок к ней. И они закрыли двери.

Про те полчаса, что были до Ростова, надо бы сложить песню. Ей надо было выходить в Ростове, ему еще ехать до Ейска. Закрытая дверь спасала их от новых пассажиров. «Занимайте пустые места!» – кричала проводница. То ли она их берегла, то ли забыла в хлопотах, где пустые места, но в дверь к ним не стучали и чаю не предлагали.

Да и при чем тут мог быть чай, если у них и так все было? Лавка и поле нескверных цветов за окном, и было счастье, и был восторг, и он целовал ей пупок, спускаясь все ниже и ниже, а она ласкала его грудь, покрытую еще слабыми юношескими волосами. И ей почему-то так жалко было именно их, что она начинала их целовать снова и снова, и этому не было конца, но, увы, кончалось поле и уже дымился город, и расставание через несколько минут было похоже на смерть. Стали нервно договариваться и обмениваться адресами. Он студент московского журфака, у него будет практика по месту жительства в городе Прохладном. Он побудет дома, сходит в редакцию, напишет пару-тройку статей, приедет к ней в Ростов, побудет и вернется опять в Прохладный. Он способный, он напишет, что надо, по-быстрому. Когда он окончит второй курс, они поженятся. Если она не поступит в Москву («конечно, не поступлю, я четверочница с минусом»), то он переведется в Ростовский университет. Там нет журфака, но есть филология. Где она, там и он. И они снова искали руками друг друга, и их снова подымало в небо, а потом они летели вниз, известно куда, в нескверные цветы.

На станции они вцепились друг в друга до царапин, он едва успел вскочить на подножку, а проводница сказала: «Дурачки, любовь не доживает до смерти, она испаряется очень скоро, потом вспомните».

– Наша доживет! – кричал он сразу ей и проводнице до тех пор, пока другие поезда не закрыли их друг от друга. Но она все слышала и слышала его голос.

Но они не встретились. Они тогда вообразить не могли свое будущее, видимо, только проводница могла. У него в одночасье умер отец, семья осталась без средств, накрылся университет, пришлось перевестись на заочный.

У нее поменялся адрес, улицу Тихую назвали улицей Виктора Понедельника, ее письма его мать рвала в клочья – «не хватало мне проблем со взрослой девкой», – говорила она при этом. Одно письмо вдова все-таки вскрыла и была оскорблена наглой откровенностью какой-то соплюхи во время их горя. Остальное она рвала уже автоматически. «Что они знают о любви, эти идиоты, ты проживи с ним жизнь, схорони его, а потом сообрази, миленький он был, или сладенький, или говно собачье».

А она обижалась, что ей не пишут, плакала, очень, очень больная мама относила это на свой счет. А потом мама умерла, и все покрылось мраком. Не было солнца, не было света, не было ничего.

Боже, когда же это было! К ней вот сегодня или завтра ворвется внучка, и первый ее крик будет: «Я на железках спать не буду, даже не думай». – «Конечно, не будешь, – ответит она. – Мы что-нибудь сообразим. Будешь спать на моем месте, а я на топчане в кухне. Я люблю свою кухню». – «Ты можешь на раскладушке в комнате», – скажет добренькая Варька. «Я не люблю подсматривать чужие сны», – засмеется она.

В хлопотах жизни и смерти он стал забывать девочку из поезда и даже подумал: может, ее и не было? Просто был фантастический сон. От кого-то он тогда услышал теорию «стакана воды», это в смысле перепихнуться на раз и забыть, так, утоление жажды.

И вот через столько лет оказалось: не прошло ничего.

Но на следующий день дверь ему не открыли. Сонный девчачий голос прокричал, что бабушка ушла по делам. «Где у них тут дела?» – подумал он. Пришлось вернуться домой. Наперерез входу в квартиру стояли манатки сына. Крепко пахнущие мужскими носками, старым перегаром, сбрызнутым для тайности дурного духа «Тройным» одеколоном.

– Я, батя, пришел к тебе навеки поселиться, – сказал вахлатый мужик в трусах в горошину. – Я ведь тут прописан или…

– Что так? – спросил батя, находясь еще под впечатлением детского голоса, пропевшего, что бабушка ушла по делам.

– Так вот так, – сказал громко сын, – и перетакивать не будем. Что я, у нее кусок хаты буду рвать? Я не таков. Не нажили мы с ней барахла, которое способно делиться. Не тот у нас товар, что в рост идет. Не те деньги, которые деньги. А вот ты у меня один и я у тебя один, чай, не поссоримся?

– Я не один, – ответил отец. И в первый раз почувствовал радость, но и тяжесть этих слов, которые сейчас определяли всю его судьбу. – У меня есть женщина, и она переедет сюда.

Как он засмеялся, сын. Ну, как бы заржал, у него даже шея изогнулась по-лошадиному – вверх башкой, и желтые плохо чищенные клыки лязгнули, будто держали железо.

– Значит, я, молодой и сильный мужик, но бабы у меня под рукой нет, а ты старик, уже плохо держащий соплю, имеешь бабу, без хаты, как я понимаю, но готов променять дитя родное на незнамо кого. Батя, я не дамся. Я тут прописан. Я по закону твой, так что приструни свою бабу. Неча хавальником щелкать на чужое.

– У нее есть квартира, – сказал отец. И правда эта была глупой, ибо имела цель не опорочить в глазах сына алчностью женщину, лучше которой нет на свете.

– Ну, тогда вообще нет темы. Она берет тебя к себе, а я остаюсь в родном очаге. Тебе помочь собраться?

– Ищи квартиру, – сказал отец. – Сообрази, сколько тебе лет. Гоже ли ставить отцу условия?

– Какие условия? – закричал сын. – У тебя баба, у нее хата, у меня ни бабы, ни хаты. Это же задача на раз и два.

– Временно там живет внучка, она большая и вздорная, бабушке с ней тяжело.

– А мать у внучки есть?

– Тут вся проблема. Она привела к себе мужчину, а там нет места на троих. Ты в этой истории единственно легко подъемная фигура, можешь снять квартиру, устроиться в общежитии. Ну, подумай головой, ты же молодой и крепкий.