Аркаиц Кано - Джаз в Аляске

– Давайте чокнемся!

В этот раз никто возражать не стал. Они были свободны до завтрашнего выступления и поэтому весь вечер просто курили и громко болтали – до тех пор, пока все трое не сказались уставшими; разошлись рано. В дрожащем свете голой лампочки Боб и Клара на коленях стояли на кровати и раздевали друг друга, расстегивая каждую пуговку двумя пальцами, отпуская одежду скользить по телу. Два пальца способны почти на столько же, как и порция виски на два пальца, подумал Боб.

Они любили друг друга медленно, а кончили как раз в тот момент, когда мусоровоз под окнами опрокидывал полный бак. Секс и липкие отбросы. Не так-то просто было всегда подстраиваться под мусорку. Приходилось следить за темпом. Оба заснули почти моментально.

На рассвете Боб проснулся в поту, вынырнув из кошмарного сна. Клара безмятежно спала на животе, темная копна волос сползла набок. Она была без одеяла, бедра ее блестели, а полные груди сплющились на жестком матрасе. Боб ушел в ванную. Когда он открыл кран и вода полилась вниз по трубам, глубины водопровода отозвались неприятным эхом. Вот она, музыка труб. Всякий раз, стоило жильцам открыть кран, трубы доставляли пропитание какому-то чудищу там, внизу. Боб завертел кран так, чтобы из него лилась только тоненькая струйка воды, и оперся ладонями о раковину. Поднял голову, чтобы обстоятельно вглядеться в свои воспаленные глаза. Но отражение в зеркале не показало ему ничего особенного – только его лицо, и ничего больше. Потом Боб сел на край ванны, и вот тогда он почувствовал укол в желудке, предвестие язвы. Не успел он немного прийти в себя, как заметил что-то – маленький комок, который проворно выполз из сливного отверстия и пытался вскарабкаться по стенкам ванны, но безуспешно: он раз за разом оскальзывался и терял равновесие. Боб с ужасом убедился, что перед ним – скорпион длиной около трех дюймов. Спустя мгновение перепуганный музыкант был уже у противоположной стены, рядом с дверью. Бобу не хватало духу прямо посмотреть на ванну – он взглянул украдкой, через зеркало. На этот раз, как ни странно, отражение вернуло ему только картинку грязной, но пустой ванны. И никакого скорпиона. Только маленькое ржавое пятно, которым может похвастаться ванна любого дешевого пансиона – из тех, что знают себе цену.

Он не мог быть полностью уверен, что видел то, что, как ему показалось, он видел. Возможно, скорпион ускользнул через сточное отверстие? А вдруг он прополз у него между ног и теперь прячется где-то в щелях деревянного пола? Бобу отчетливо вспомнились сплющенные груди Клары на матрасе, даже простынкой не защищенные, и это искушение – мягко огладить ее соски, приникнув сзади. Он поспешил вернуться в спальню, на ходу ощущая, как лампочки раскачиваются над головой, но сначала запечатал слив в ванне и в раковине тяжелыми свинцовыми пробками – на всякий случай.

Боб Иереги посмотрел на стрелки будильника, прикидывая, сколько часов он ничего не курил, сколько часов барабанил пальцами ног по деревянному полу. Раз, два, три. Ритм имеет значение. Пусть музыка, любовь и все остальное происходят в такт жизни – по крайней мере в такт мусорной машине. Боб чувствовал себя бесполезным, пустым, запутавшимся в болотной тине. Ему стало страшно. Этот проклятый будильник, скорее всего, отстает. Не может быть, чтобы прошло так мало времени. Он прикрыл груди Клары простыней и забрался в постель украдкой, точно блудный сын.

– Вы мне не поверите. Сегодня ночью я видел, как из водопроводного крана выполз скорпион.

– Ты уверен, что видел именно скорпиона? Может быть, какую-нибудь мышку?

– Ну уж нет, Николас, ну уж нет. Если бы ты оказался на моем месте… Он меня до смерти напугал. Сердце стучало, как мерзкая швейная машинка «Зингер».

– Как поэтично…

– Клянусь тебе, это был скорпион!

– Ну что ж, тогда нам бы надо устроить сафари. Кто его знает, – может, этот вид скорпионов находится на грани вымирания. Если так, нам бы отвалили за мерзкого гада кучу бабок.

– Понимаю, это кажется невероятным, и все же…

– Боб, Боб, Боб… Разве я вчера вечером не говорил тебе, что ты слишком много выкурил? Но ты ведь не скурил вчера то, что я оставил возле проигрывателя?

– Пожалуй, чем общаться с вами, я лучше все это расскажу тому, кто висит на стенке.

– Ван Гогу? Да уж, расскажи ему. У него тоже с мозгами проблемы были. Что там за история случилась с ухом, а, Клара?

– Он его отрезал и послал другу. По почте.

– А как узнали, что это его ухо?

– Наверное, по обратному адресу.

– Да, это логично. Иначе это могло быть чье угодно ухо.

– Конечно, в наши дни отрезать уши в подарок ближним – самое обычное дело.

– Как известно, это помогает и для улучшения слуха.

– Вот именно, Клара! Нет ничего лучше ножа, чтобы улучшить свой слух. Я бы даже больше ска-зад: слух таким образом заостряется, оттачивается, как карандаш…

– Конечно, а нарезать, Николас, надо ломтиками.

– Так мы до сих пор обсуждаем уши?

Боб послал их в жопу. Клара и Николас одновременно высунули языки, получилось нечто среднее между жестом непристойным и комичным. Клара подошла к проигрывателю и поставила пластинку Монка. Дождь снаружи уже прекратился. Теперь потрескивала игла, волочившая на своем пути частички пыли, захороненные в виниле.

– А если серьезно, Боб, – куда ты девал марихуану, которую я оставил рядом с проигрывателем?

– Какая еще марихуана? Ничего твоего я не брал. Знаешь, сколько часов я уже не курил?

– Вчера ночью я оставил там целую пригоршню, а сегодня ничего нет.

– Мне совершенно незачем тебе врать. Я не курил, серьезно.

Клара начала заводиться намного сильнее, чем было необходимо, допустимо, здраво, разумно. Слова – это как частички пыли, влекомые иголкой.

– Понятно. Значит, ее скурил филин, так получается?

Странное предположение. Боб несколько секунд разглядывал маленького филина. Да, он вполне мог скурить их марихуану. А как же иначе удавалось ему проводить без сна, с открытыми глазами, весь день и всю ночь? Это было чересчур, даже если речь идет о свинцовом филине. Однако позже Боб решил, что филин не виноват, хотя именно в глазах этой птицы таился ответ на вопрос об исчезновении травки. Маленькая свинцовая фигурка сурово смотрела на автопортрет Ван Гога, висевший на стене. Винсент давно запустил свою бороду, но даже в тени соломенной шляпы ему не удавалось спрятать глаза – красные, угрожающие глаза человека, который совсем недавно плакал, или чесал веки, или выкурил чужую марихуану.

Так это был ты, старый пройдоха.