Йозеф Шкворецкий - Легенда Эмёке

Потом за дверь отправили стилягу. Я предложил загадать для него трубу Луи Армстронга. Раздались голоса «против»: жена директора магазина не знала, кто такой Луи Армстронг, но учитель, который также его не знал, предложение поддержал. На большинство вопросов отвечать пришлось мне самому. Туманный мозг стиляги не нашел прямого и легкого логического пути к цели, но, когда он определил приблизительную величину предмета и задал осмысленный вопрос, можно ли с ним что-то делать, когда ему пришло в голову спросить, не в Чехословакии ли это находится, а потом – на нашей ли планете, и, наконец, третьим вопросом он определил эти категории, спросив, не в Америке ли (а кроме Чехословакии, где он вынужден был жить, и земного шара, где были вынуждены жить все мы, он знал, любил и интересовался лишь одним городом на свете) – его внезапно осенило, или, скорее, главный из его интересов внушил ему вопрос: он спросил, можно ли на этом играть. Когда он услышал «да», он все понял. Точной логикой, которая исходила из его иерархии жизненных ценностей и преданности им, он определил, что это медный инструмент, что музыкант – негр, и затем победно и почти набожно произнес это имя, словно провозгласил длинный, вызывающий священный трепет аристократический титул: Луи Сачмо Диппермаус Армстронг.

Я взглянул на учителя. Он посматривал на часы и молчал. Когда стиляга закончил, учитель хрипло предложил сыграть во что-нибудь другое.

– Ну уж нет! – заносчиво ответил стиляга. – Сначала все должны смениться.

– Конечно, – сказала жена директора магазина готового платья.

– А не пойти ли сейчас вам, госпожа М., а? – сказала жена техника.

– Мне? – отозвалась жена директора.

– Вам.

– Но я не умею! – воскликнула толстая дама.

– Так ведь в этом нет ничего сложного, – сказала жена техника. – Вы легко все поймете.

– Ой, я не смогу! – сказала толстая дама и поднесла руки ко рту. – Куда там! Я не сумею.

Она вертела головой в паническом страхе простых женщин, которые неколебимо убеждены в своей глупости и ничего не знают о мудрости жизни, которая в них же заключена. Все начали ее уговаривать. Толстая дама качала головой, потом начала таять.

– Не знаю, – сказала она, – я, наверное, не справлюсь…

– Идите, идите! – понукал ее стиляга. – Разве все мы здесь дураки? – обратился он ко мне.

Я засмеялся и посмотрел на учителя. Он молчал.

– Ну идите же, госпожа М.! – сказал я. – Ничего с вами не случится!

– Если вы так думаете, господин доктор… – сказала жена директора, тяжело встала, тяжело протиснулась меж колен сидящих в купе и вышла. За стеклянной дверью было видно ее широкое, доброе и очаровательно глупое лицо – она сосредоточенно старалась услышать, что говорят внутри.

Компания в купе договорилась о пачке кофе, которая, по сообщению мужа, находилась у нее в чемодане. Жену директора впустили, она захихикала, тяжело села и открыла рот:

– Что… что это такое? – спросила она с очевидным усилием.

– Так нельзя спрашивать, госпожа М. Вы должны задавать вопросы, как мой муж или как господин П., – сказала жена техника, кивнув на стилягу.

– Но если я так не умею, – умоляюще произнесла толстая дама.

– Ну, ну. Попробуйте. Только не спешите, – успокаивала ее техникова жена.

Толстая дама снова задумалась. Капли пота катились по жирной коже ее пухлых щек, и после продолжительного сосредоточенного усилия она выпалила:

– Это находится здесь?

– Видите, как хорошо пошло, – сказала жена техника. – Да, это здесь, в купе.

Толстая дама начала осматриваться. Глазки, наполовину утопленные в этом глупом лице, настолько глупом, что глупость ее почти украшала, перебегали с предмета на предмет, с одного человека на другого, останавливаясь на элегантном черно-желтом чемодане стиляги, на портативном радиоприемнике техниковой жены, на молчаливом лице фабричного мастера, на моих силоновых носках и, наконец, на посиневшем лице учителя со злыми глазами, пылающими умноженной ненавистью.

– Это… это съедобное? – спросила она в конце концов.

– Да! – загудели все хором. Жена директора радостно улыбнулась:

– Значит, я отгадала!

– Да, – ответила жена техника. – Но надо продолжать.

– Как это? – удивилась толстая дама.

– Вы пока что отгадали природу этой вещи, но еще не знаете, что это такое.

– Как это – природу? – непонимающе спросила жена директора.

– Вы уже знаете, что это можно слопать, но не знаете, что, – объяснил ей стиляга.

– Ага, – произнесла дама и снова начала осматривать все вокруг. – Но здесь нет ничего съедобного.

– Его не обязательно нужно видеть, – сказал техник. – Оно может быть где-то спрятано.

– Но как я могу отгадать, если оно спрятано? – спросила толстая дама.

– А вы спрашивайте, – сказала жена техника.

– Спрашивать?

– Ну конечно. Вы должны точно определить, где это здесь, в купе, находится.

– Точно? – Глаза жены директора магазина готового платья просительно остановились на лице жены техника.

– Ну, на полу ли оно, на сиденье либо в ящике для багажа…

– Это в чемодане? – прервала жена директора.

– Да! – ответили все хором.

– Это пирожки! – радостно воскликнула толстая дама. Сразу после этого ее ошеломило известие, что она ошиблась. И она начала один за другим называть съедобные вещи из своего чемодана, не обращая внимания на возражения, что нельзя спрашивать прямо, и наконец пришла к цели и счастливо рассмеялась. – Так я все же угадала! – радостно сказала она, обводя бесхитростным, глуповатым взглядом всех присутствующих.

– Ну вот видите, – сказала жена техника.

Толстая дама взяла мужа под руку и провозгласила:

– Ах, какая забавная игра!

И вот пришла моя очередь. Я словно чувствовал, что где-то в другом месте, в другом купе – и все же где-то зде «ь – сидит Эмёке в страшном одиночестве, уже окруженная и затравленная духами меловых кругов, возвращаясь в мир своего прошлого, к ужасному одиночеству того высохшего венгерского острова, где она до конца жизни будет осуждена на суеверия туберкулезного садовника и ночные кошмары хозяина усадьбы и гостиницы. Потом я сказал:

– А теперь, пожалуй, очередь господина учителя.

Учитель вздрогнул и начал защищаться. Он никогда, мол, в эту игру не играл. И она ему вообще не интересна, заявил он, вызвав этим общее раздражение. В конце концов ему пришлось выйти, побурчать и выйти и ожидать за стеклом, стоя там с тупым лицом и отвисшей нижней губой, с тупыми, злыми глазами. Мы решили загадать его самого. Старый трюк, конечно, и совсем не сложный для отгадывания. На этот раз никто не возражал. Позвали учителя, и он вошел.

– Так что же это такое? – спросил он, словно желая превратить все в шутку.