Полумрак - Книга Натаниэля

– Обесчестить?… – перед глазами Американца поплыли слишком смелые картины.

– Да… Опозорить. Надсмеяться над ним. Тогда дракон не сможет жить и бросится вниз, сложив крылья.

– Вниз?…

Хорват кивнул.

– Да, вниз. Со скалы.

Американец почесал в затылке.

– А если рядом не было скалы?…

– Не знаю, – сказал Хорват, – может держались всё поближе к скалам. Или топиться шли. Скал-то у нас много…

– Откуда ты всё это знаешь?… – спросил Американец.

– Я храню знание, – пожал плечами Хорват, – я должен знать такие вещи.

Американец моргнул от восхищения.

– Да… – сказал Хорват задумчиво, – только у меня есть спутниковое… Я пересказываю парням…

Они некоторое время шли молча. Хорват бросил окурок в снег и снова хлебнул духа.

– Этот мой кузен… Яни… – проговорил он. – Он как настоящий дракон. Однажды он поставил спектакль, он назывался «Истерика». Он собрал большущий зал!… Огромный зал народа. Билеты стоили очень дорого.

Он покивал сам себе.

– Да… Потом он крепко запер все двери в зале и ушёл домой. Истерика началась очень скоро… А Яни всё время был спокоен.

Они ещё немного шли молча.

– Ты не проголодался?… – спросил Хорват. – Я бы поужинал.

– Но мы же ещё ничего не подстрелили! – сказал Американец. – Я думал, мы вышли добыть себе ужин.

– Ну я лично добыл себе аппетит… – сказал Хорват. – Сейчас…

Они подошли к крохотной избушке, скрытой в тени дикого леса.

– Марушка… – почти прошептал Хорват своим хриплым, негромким, берущим душу за что-то нежное голосом. – Чёрт, пора бросать курить…

Он прокашлялся.

– Марушка, жопа синяя! – крикнул он так, что с веток посыпался иней. – Подымайся, старая! Гости пришли!

Человек, прибитый к большому кресту, немного пошевелился, немного приоткрыл глаза и облизал губы, режущие язык как нож…

Ему было очень больно. Ему было больно шевелиться. Ему было больно дышать. Ему было больно оставаться живым.

Из-под залитых жгущей кровью опухших век он посмотрел на толпу, собравшуюся на склоне Лобной горы, на стоящих, положив руки на живот, римских солдат, на развевающийся штандарт, заслонивший белоснежную громаду Храма.

«Смотри-ка, вроде не помер ещё» – донёс ветер обрывки разговора – «Не сейчас так минутой позжее».

Человек поднял лицо к свинцовому щиту облаков, заслонивших от него небо.

– Ни…чего… – прохрипел он горлом. – Не… Было… Никогда.

Кровь залила его глаза. Человек, прибитый к большому кресту, ослеп.

Он разорвал запекшиеся губы, его высохшая глотка задрожала, как осиное гнездо.

Он закричал на глухое небо:

– Отец, Отец! Зачем Ты меня покинул!

За мгновение до того, как голова человека упала на его грудь, Бог умер.

И была темнота, такая же, какая была до времени, до того, как темнота узнала, что она – темнота.

И было Слово.

И Слово было «ЖИЗНЬ».

– Ну-ну, – проворчал Господь, глядя, прищурившись, на светящихся изумрудным буквы, – ну и что «Жизнь»?

С легким шумом из Света и Тьмы сложились еще несколько слов.

Теперь надпись гласила – «ЖИЗНЬ – НЕ ИГРА».

– Кое-кто мог бы с этим поспорить… – хмыкнул Господь, поглаживая свою короткую бороду.

Появились другие Слова.

«ДЛЯ ПРОДОЛЖЕНИЯ БРОСЬТЕ МОНЕТУ. 30… 29… 28…»

– Начинается… – вздохнул Господь. Свет и Тьма сменяли друг друга дважды в секунду, пока Господь рылся в складках своей разодранной, залитой кровью одежды.

– А… Нашел… – сказал Он, подбрасывая на ладони тяжелый кругляшек.

У монеты были две стороны, одна напротив другой. Одна была обжигающим пламенем, а другая – текущим холодом. Одна сторона её искрилась белым, а другая была бархатно-черной. Одна сторона её стерлась, а вторая ещё не была отчеканена.

Это был слегка поцарапанный грош. Господь поднес ее к глазам, зажав между двумя тонкими пальцами с сорванными ногтями.

– Ну что ж… – вздохнул Он. – Цезарю цезарево, а Богу – богово. Может, раз ничего никогда не было, всё всегда было?…

Цифры мелькали – «9… 8… 7…»

Господь медлил.

– Стоит ли Жизнь одного гроша? – спросил Он Сам у Себя.

И бросил монету.

Она закружилась, сливаясь в тускло-серебряный шар и разбрасывая яркие искры по черному.

– Ну… – вздохнул Господь, – Поехали!

Удар молнии расколол Лобную гору до основания, и Господь унесся ввысь, к сиянию на другом конце молнии.

И жизнь продолжалась.

Сифора, жена Моисея, смотрела на него, как… как жёны глядят на провинившегося мужа. Приподнятая бровь уведомляла, что разбираться в чём кто виноват – не её дело, главное что виноват, сжатые в тонкую линию губы сравнивали его со всеми мужьями в целом и делали неутешительные выводы о всей породе, слегка постукивающая по пыльной земле сандалья уведомляла, что лучшие годы отданы неизвестно кому неизвестно зачем, и время продолжает идти.

Она смотрела на него, как волк смотрит на овцу, осмелившуюся быть живой и несъеденной.

– Ну милая, – сказал Моисей неуверенно, – это же не просто так вот, взял и махнул. Для этого надо сосредоточиться…

– Так сосредоточься! – воскликнула Сифора.

Моисей посмотрел себе под ноги, поднял посох над головой, взмахнул им так, что чуть не ударил себя по затылку.

– Вам говорю я – разойдитесь!

Воды колодца остались недвижимы.

Моисей снова повернулся к жене.

– Ну не получается, – сказал он жалобно, – я не могу вот так на заказ это делать…

– Для незнакомых людей, значит, получается, – протянула Сифора, глядя на него через сузившиеся от ярости глаза, – а для жены, для кровинки своей, для данной тебе Богом любимой – нет?…

Моисей снова посмотрел себе под ноги.

– Ну милая, ну ты же знаешь, – сказал он, – что тогда это был момент высочайшего откровения…

– Лучше бы ему наступить сейчас, – сказала холодно Сифора, – иначе кое-кому придётся ночевать на улице.

Моисей мысленно посочувствовал этому невезучему кое-кому.

– Ну же, давай, – подбодрила его Сифора, слегка меняя линию поведения, – если получится, получишь за ужином добавку.

– Добавку? – обрадовался Моисей, – А что будет на ужин?…

– То же, что и вчера.

– Отлично! – воскликнул Моисей. – Очень вкусная овсянка была вчера!

Лицо Сифоры снова резко превратилось в набор тонких линий – глаза, рот и даже ноздри сжались в гневные щёлочки.

– Вчера на ужин была баранина, – процедила она.

Моисей отступил на шаг назад.

– Ну я попробую, – сказал он, – но я тебя предупреждаю. Чудеса – это не моё.

– Ты же пророк, – сказала Сифора, – давай, доставай моё колечко.

Моисей ещё раз посмотрел на колодец, в который Сифора уронила кольцо.

– Ну милая, – начал он снова, – чтобы свершилось чудо, Господь должен захотеть этого и дать мне силы Своей…