Полумрак - Книга Натаниэля

Пес повернулся к нему и покачал головой.

– Не фомогает, – сообщил он, облизываясь, – все тот же мерзкий вкус.

– Я тебе говорил, – хмыкнул юноша, – я тебе говорил – «Не лижи собственную задницу», я говорил ведь? Чего ты ожидал-то?

– Ничего я не ожидал, – ответил пёс, – ровно ничего. Что ж мне еще делать-то было? Я расстроен, и мне показалось, что это хороший способ скрыть в себе свои чувства.

– Кто тебе вообще сказал, что тебе нужно скрывать в себе свои чувства? – осведомился Натаниэль. – Тем более, облизывая свою задницу. Радуешься – виляешь хвостом, тоскуешь – скули.

– Вот опять, опять, – сказал пёс угнетенно, – опять то же самое. Снова ты меня в тоску это самое. Это все ужасно, ужасно. Почему я должен вилять хвостом? Почему я должен скулить?

– Потому что ты милое и непосредственное создание, душа наружу.

– Это фатализм! – воскликнул пёс. – Почему все обязательно должно быть так плохо?

– Не надо, я тебя прошу, не надо! – Натаниэль тоже начал нервничать. – Ты не представляешь, сколько я уже выслушал откровений на эту тему. Это мне не так, это мне не этак, не хочу сосать кровь, не хочу насиживать яйца, зачем я на свет появился, зачем то, зачем сё!

– Ну примерно представляю. – сказал пёс. – Наверное много?…

Натаниэль задумался.

– Шесть. Ровно шесть. Ровно на шесть больше, чем я хотел. – ответил он. – И тут нет «одним больше, одним меньше». Ты знаешь, у меня есть такое подозрение, что звери должны быть бессловесны.

– Совсем бессловесны?… – удивился пёс. – А как же они будут жить в мире друг с другом, большой семьей, не умея объясниться.

– А никак, – сообщил Натаниэль. – Пускай живут как получится, зато молча. Не рассуждая об ошибках собственной природы.

Пёс замолчал.

– Я все равно не понимаю, – сказал он через пару минут, – причём тут я? Почему у меня год должен идти за семь, к примеру?

Натаниэль еще раз вздохнул.

– Без комментариев.

– Нет, объясни, почему я должен умирать в десять лет от старости? Что это за срок такой – десять лет?…

– Это твоя жизнь! – воскликнул Натаниэль, хлопая от раздражения ладонями по рулю. – Пожалуйста, заткнись.

– Тебе вот сколько лет? – спросил пёс.

– Двадцать четыре. – сказал Натаниэль. – Разумеется мне двадцать четыре года. Тут всему двадцать четыре года. Холмам, небу, солнцу. Двадцать четыре года. Вон, – он кивнул в сторону виднеющегося на дальних холмах Стоунхенджа, – солярию тоже двадцать четыре. Всему двадцать четыре.

Пёс посмотрел на холмы, на небо и на солнце.

– А сколько лет ветру?… – спросил он.

– Нисколько. Откуда мне знать? Наверное, тоже двадцать четыре.

– Ну а мне сколько лет?

Натаниэль посмотрел на часы.

– Ты уверен, что хочешь знать?… – спросил он.

– Конечно хочу!…

– Мы выехали из Манчестера три часа назад, – прикинул Натаниэль, – и это будет через пятьдесят тысяч лет. Посчитай сам. Три часа. Минус пятьдесят тысяч. Плюс-минус пара веков.

Пёс вздохнул.

– Это значит, что у меня впереди десять лет плюс пятьдесят тысяч?

Натаниэль посмотрел на него.

– Не думаю, – сказал он, – наверное, лет шесть еще. При хорошем уходе – восемь, двенадцать…

Пёс вздохнул ещё тяжелее.

– Этого я и боялся. – сказал он, – как ни крути, а помру я тогда, когда ты еще даже бороду не отрастишь. Не говоря уже об унизительном уходе.

Натаниэль фыркнул.

– Нашёл себе сравненьице! Я вовсе не собираюсь бороду отращивать!

– Ну вот как соберешься, тут мне и конец…

Натаниэль снова хлопнул по рулю.

– Ну послушай, – сказал он, – это все придумал вовсе не я. Я лично против жертвенности. Ты просто прими как факт. Ты же не просто собака. Ты – Пёс. Ты будешь ходить у ног Первого Человека. Он о тебя спотыкаться будет…

Пёс хмыкнул.

– Велико утешение…

– Но это очень много значит! – воскликнул Натаниэль. – У Одиссея был, к примеру, пёс…

– Но это был не я, правда? – сказал Пёс. – А я – вот он, лечу почему-то, почему-то говорю и крайне зол на то, что умру молодым.

– Старым.

– Тем более! – крикнул Пёс. – Как ты не понимаешь, я просто не хочу умирать! Не какая-то собака, не собака какого-то Одиссея, не вся порода собачья, а я, я, я, сидящий тут!… И меня не волнует моя роль в истории!

Натаниэль замолчал. Пёс отвернулся и положил голову на край стекла.

– Если бы это не было бы так глупо, я бы сейчас повыл от досады, – пробормотал он.

Еще почти час они летели в молчании.

– Что это? – спросил Пёс, поворачиваясь к начавшему потрескивать цилиндру на приборной доске. – Что оно трещит? Сделай что-нибудь!

– Это подогреватель, – сказал Натаниэль, выдергивая из цилиндрика провод, – для мячей.

– Для каких мячей?…

– Для гольфа.

– А их надо подогревать?…

– Говорят, они от этого лучше летят.

Пёс с подозрением покосился на цилиндрик.

– И что, не врут?

Натаниэль пожал плечами.

– Ну если не знаешь, зачем подогреваешь?…

– Мне нравятся тёплые мячи для гольфа, – ответил Натаниэль.

– Но играть-то ими так же, как холодными?…

– Я не играю в гольф! – сказал Натаниэль. – Мне просто нравятся тёплые мячи для гольфа!

– Просто нравятся?…

– Да!

Пёс посмотрел на Натаниэля, и смотрел на него долго.

– Да, теперь я вижу, что это не ты придумал. Насчёт семи лет. А кто придумал-то?

Машина резко остановилась на краю обрыва и плавно опустилась на траву.

– Между мной и Ним – пропасть. – сказал Натаниэль.

– Он на том берегу, а ты на этом?…

– У пропасти нет берегов. – сказал Натаниэль. – Берега у реки. А у пропасти только один край. А второго нет.

– И на котором краю ты?… На том, который есть, или на том, которого нет?…

Натаниэль пожал плечами.

– На этом, – сказал он, показывая широким жестом на траву, на небо, на море. – А есть этот край или его нет – это в общем-то всё равно.

– И что? Ты собираешься делать что-нибудь по поводу этой пропасти?…

Натаниэль вытащил пачку сигарет и закурил.

– Ты у психоаналитика что ли рос?… Пропасть есть только тогда, когда стоишь на этом самом единственном краю. А если на нем стою я – это мой выбор, быть пропасти или не быть.

– Ничего не понял.

– Смотри. – Натаниэль надавил на педаль газа и машина, сделав рывок, исчезла за краем обрыва.

Собственно, она не разбилась. Она опустилась на песок и, пошуршав им, подъехала к самой кромке воды.

– Вот и всё, – сказал Натаниэль, – пропасть есть только тогда, когда ты стоишь на её краю. Вопрос точки зрения. И выбора. Настоящего выбора. Точки зрения.

Он стянул башмаки и носки и вышел из машины, с удовольствием ступая босыми ногами по мокрому песку и маленьким камешкам.

Пес тоже выбрался и улёгся в тени, раздувая ноздри.

Натаниэль прошёлся немного вперед и немного назад. Оглянулся на золотистого пса.