Том Роббинс - Сонные глазки и пижама в лягушечку

– Так вот что случается с оступившимися брокерами, – ухмыляетесь вы. – Неужели через пару лет я тоже превращусь в бомжиху?

Вопрос скорее риторический, однако Фил отвечает:

– Ну, Ларри-то был гением.

Энн Луиз кивает и улыбается.

Ах, простите великодушно, думаете вы. С такими словами, как «гений», надо обращаться осторожнее! Что имел в виду этот «гений», когда говорил про концерт, который только начинается? А Сол – что он имел в виду? Что значит «концерт окончен»? По большому счету, концерт закончился еще в восьмидесятых. А вы… что ж, вы просто опоздали. В те светлые времена любой брокер мог загребать деньги лопатой. Знаем, читали! Учась в колледже, вы мечтали об этом каждый день. Но удача повела себя как обычно: не успели вы приготовить большую корзинку для золотых яиц, как курочку стерилизовали. У американской экономики поехала крыша как раз в тот момент, когда вам вручили диплом. Правда, крыша еще может вернуться на место. Впрочем, это будет означать, что экономика накрылась, ведь так? Выходит, как ни крути, вам ничего не светит – несмотря на то, что ваши предки родились под жарким филиппинским солнышком, чтоб оно провалилось… Нет, Гвендолин, нельзя так относиться к своим корням! Не забывайте о корнях, на них всегда можно свалить вину за собственные неудачи.

Пьяный разум удрученно созерцает черную звезду, под которой вам довелось родиться. Жалость к себе – отвратительное чувство. Однако сейчас вы впрыскиваете эту жалость себе в душу лошадиным шприцем… и вдруг замечаете, что Ларри Даймонд оставил свой пост у стойки бара и направляется прямиком к вашему столу. «Фу, какой мерзкий тип! – думаете вы. – У него даже походка как у изгоя!»

– Как дела, Ларри? – приветствует Фил.

– Мистер Даймонд, если не ошибаюсь? – Глаза Энн Луиз вспыхивают ярче, чем кончик ее сигары.

Мистер Даймонд не обращает на них внимания. Минуту он разглядывает вас, покачиваясь, как разношенный хомут на шее вечности, а потом произносит:

– Могу поспорить: у нас есть что-то общее.

– Сомневаюсь, – отвечаете вы. – Я ведь еще не пошла ко дну.

В ухмылке Ларри жутким образом сочетаются жестокость и щедрость, враждебность и восхищение; воспаленные глаза напоминают испанские орешки, исполняющие демонический канкан.

– Я подошел не за тем, чтобы говорить о работе. – Он кивает туда, где только что стояла ваша тарелка. – Я ведь тоже ел спаржу. Понимаете, что это значит? В течение следующих пяти часов наша моча будет пахнуть одинаково!

По крайней мере хоть погода хорошая. Зимние сиэтлские дожди, которые обычно цепляются за заплесневелый грязно-серый хвост дождей осенних, иссякли на прошлой неделе, и теперь с каждым днем небо делается светлее и выше – кажется, что оно сорвалось с якоря и дрейфует прочь от Земли. Апокалипсис наоборот. Говорят, во время биржевого краха 1929 года небо было черно от миллионеров, выпрыгивающих из окон. Вы задираете голову: вечер тихий и ясный, в небе ни одного миллионера. Даже пуговичка от миллионерского пиджака не падает на ваше смазливое личико.

А вы ведь и в самом деле красивы, Гвендолин! И порой даже жалеете об этом. Красота приводит к неприятным столкновениям, после которых приходится поспешно покидать «Бык и медведь». Правда, справедливости ради отметим: такие ухажеры, как Ларри Даймонд, вам еще не попадались. После его возмутительной реплики – кстати, чрезвычайно развеселившей Фила и Энн Луиз – вы подхватили сумочку и с достоинством, хотя и покраснев, попытались ретироваться в туалет. Ларри перекрыл вам дорогу. Возможно, он просто хотел извиниться; вы не дали ему такого шанса:

– Отойди, дикарь африканский!

Фраза должна была прозвучать холодно и вразумляюще (хотя откуда взяться холоду в голосочке, который годится лишь для того, чтобы лелеять лютики и убаюкивать клубничку?), Ларри, однако, отреагировал так, словно ему одновременно дали пощечину и подарили кучу денег. Его пьяная агрессия улетучилась быстрее, чем реклама поливальных установок из памяти жителя республики Бангладеш: взгляд прояснился, стал подозрительным, умоляющим.

– Дикарь – в смысле хам? Или дикарь из племени бозо?

Вы не нашлись, что ответить, – такой Ларри был даже страшнее, чем давешний развязный шутник. Он схватил вас за плечи, вплотную приблизил небритое лицо. Судя по виду, от него должно было мерзко вонять, но, к вашему удивлению, запах оказался даже приятным: что-то металлически-сладкое, как жестянка с фруктовыми леденцами. Это, впрочем, отнюдь не утешало. Ларри встряхнул вас за плечи:

– Хам или бозо?!

– Х-хам! – пискнули вы, ожидая в ответ как минимум телесных повреждений. Но он лишь разочарованно улыбнулся и разжал руки.

На непослушных ногах вы ринулись к дверям и выбежали на улицу, где и стоите сейчас – на апрельском ветру, запрокинув голову, наблюдая, как небо улетает дальше звезд.

В таком состоянии садиться за руль – явная глупость. За «порше» еще не выплачен кредит, осталось тридцать тысяч, а с вашей удачливостью поездка непременно закончится столкновением с каким-нибудь твердым тупым объектом, да еще и штраф возьмут. Отель «Виржиния» в десяти минутах ходьбы; тем не менее, осмотревшись по сторонам, вы отказываетесь и от пешей прогулки.

Центр Сиэтла в наши дни напоминает трущобы Калькутты – улицы буквально кишат бомжами, бродягами, нищими, маньяками, психопатами, наркоманами, калеками, грабителями, насильниками и прочими уродами. Как только прекратился дождь, они выкатились, вышли, выползли, выбежали, выковыляли и вывалились на городские тротуары из подворотен, подъездов, подвалов, канализационных труб, помоек и заброшенных зданий – и заиграли на шарманках, разложили барахло, расставили рукописные плакаты, предрекая конец света…

Некоторые из этих созданий выглядят угрожающе, других просто жаль. Например, семейка, сидящая полукругом на ступеньках молочного магазина: папа-попрошайка, мама-попрошайка, сынишка-попрошайка и младенец-попрошайка – обмотанные лохмотьями, сверкающие соплями, обветренные и больные, но не теряющие надежды, что рано или поздно придет добрый самарянин, посланник церкви или правительства, и утрет им сопли и вручит ковер и телевизор. К вашей чести, Гвендолин, вы даже испытываете к ним сострадание. Точнее, это напоминает недоумение. Странные, непостижимые существа! Как они дошли до такой жизни? Куда девались их опрятные дома и садовые участки? Куда, наконец, утекли деньги?

Деньги. Любимые и желанные. Кыо-Джо утверждает, что все седые волосы, в количестве двадцати трех (она сама считала), появились в вашей черной филиппинской шевелюре исключительно из-за страсти к наживе. На самом деле виновата валлийская кровь вашей матери: стремление к стяжательству больше похоже на животный инстинкт, чем на осмысленную скупость. Вам уже скоро тридцать, и часики тикают, подстегивая желание обзавестись… нет, не детьми – серьезными деньгами. Разбухнуть, забеременеть созревающим богатством – и разродиться звенящим потоком серебряных долларов, подобно игровому автомату.