Алексей Поликовский - Рок на Павелецкой

Он молча смотрел на меня, ожидая продолжения. Он молчал, и я молчал. Молча мы смотрели друг на друга.

– Было бы странно, если бы Мираж исчез, а музыка осталась, – наконец сказал он. – Корабль затонул вместе с бочками пиастров, которые были в трюме. Это справедливо.

– А может, именно потому, что Мираж исчез, музыке стоило бы остаться?

– Памятником великому гитаристу? – сказал он с сарказмом.

– Роки Ролл говорит, у одной из его бывших подруг что-то может быть…

– У Роки было сто подруг, одна другой краше, – ухмыльнулся он. – Кончай забивать атмосферу бессмысленными вибрациями. Не обижайся.

– Чего ради я буду на тебя обижаться, Магишен? Ты же органист из моей любимой группы.

– Не надо об этом так тревожиться, – сказал он. – Осталось, не осталось, какая разница? Поверь чайному мастеру, отличающему на вкус У-лун от Инь-хао. Чай просветляет, поверь. Отпусти все это от себя – будь свободен. Все всегда на своем месте и вовремя. Не суетись.

– Это не ответ… – я чуть было не обозвал его придурком. Сейчас в нем было тонкое, хорошо спрятанное, вежливое и непробиваемое высокомерие человека, который знает высшие ценности. Но к рок-н-роллу эти высшие ценности уже не имели никакого отношения. Я продолжал приставать, я длил разговор по инерции, хотя чувствовал, что сидящий напротив меня человек уже вышел из игры. – Скажи, почему Final Melody распалась, Магишен?

– Лет двадцать назад такой вопрос ещё имел бы смысл, – он впервые за весь вечер рассмеялся от души. Когда он смеялся, его лицо становилось некрасивым. В углах рта прорезывались острые морщины, рот раскрывался, зубы у него были крупные, лошадиные. – А теперь? Какая разница?

– Значит, есть разница, если спрашиваю.

– Ну, ты же знаешь, Мираж слинял.

– А если бы не слинял?

– Один черт. Мы дошли до ручки. Как говорится, пошли на взлет. Он меня допек, я его. Мы уже были готовы к аннигиляции.

О'Кей жил в семиэтажном сталинском доме на Ленинградском проспекте. Дом стоял в глубине квадратного двора, посредине которого был заброшенный, давно не функционирующий фонтан. На бетонном дне фонтана лежал хлам: ржавая канистра, моток проволоки, смятый в лепешку пакет молока, сломанная лыжа… На стене висела мемориальная доска, сообщавшая о том, что тут с шестидесятых по восьмидесятые жил знаменитый маршал авиации. Стать этого дома, его эркеры и выложенный светлым камнем фасад будили фантазию: я видел черные солидные машины у подъезда, лифтеров и взбегающих по ступенькам адъютантов с папочками… Но лучшие годы дома прошли, и сейчас он выглядел как после обстрела – стекла на первом этаже выбиты и заложены фанерой, в скверике у фонтана помойные баки, с верхом заваленные мусором, по боковой стене ползла ядовито-голубая аварийная труба.

В подъезде в нос мне шибанул застарелый запах мусора, на лестничных клетках лампочки не горели. В темноте я ехал на гудящем лифте вверх, в темноте искал квартиру под номером 78. Чиркнул спичкой, поглядел на номер, бросил спичку в темный лестничный пролет. Мгновение она ещё жила, светилась мрачным красноватым огоньком, потом исчезла. Позвонил.

Дверь защелкала замками и цепочками – растворилась. Испуганным зверьком мелькнула во мне мысль о том, что в темноте я все-таки перепутал квартиру – таким чужим показался мне стоявший в дверном проеме человек. Кто это такой? Но он уже улыбался, уже жал мне руку и басил: «Ну, сколько лет! Проходи! Заходи!» Он как будто стал ниже ростом, погрузнел, расплылся. И лицо его изменилось – нежный юношеский овал исчез, щеки погрубели, лицо было теперь одутловатым, желтоватым, с большим носом и грязновато-серыми бакенбардами. В торговце тетрадями Басе и по сей день было что-то наивное, даже детское, в мастере чайных церемоний Магишене оставалась скрытая сила сжатой пружины, а вот О'Кей был несвежий, размягченный, потрепанный жизнью человек. Он был в уютном домашнем свитере с треугольным вырезом, в синих джинсах и серых тапочках. Глядя на этого невысокого, большеносого мужичка, я впервые за все время моих изысканий с такой острой, тоскливой силой почувствовал время – те двадцать лет, что разделяли тогда и сейчас.

Квартира у него была обширная, но в запущенном состоянии. Я знал такие берлоги – квартиры советского среднего класса, медленно впадавшего в нищету. В коридоре стояли картонные ящики, перевязанные веревкой, – видимо, старые вещи, предназначенные к ссылке на дачу, да все никак руки не дойдут перевезти. Одна из двух лампочек в люстре не горела, в узкой длинной прихожей было тускло. Из кухни с закопченным потолком и старым холодильником «Ока» навстречу мне вышла стройная светловолосая женщина в красном свитере и спортивных черных брюках со штрипками – на ходу она вытирала руки полотенцем. – Моя жена, Света, – сказал О'Кей. – А это мой старый друг Андрей. Я тебе рассказывал. Времен Final Melody. Она кивнула – за её спиной на плите зашипела сковородка. Я аккуратно пожал её чуть влажную ладонь. – Рада вас видеть, проходите, ужин скоро будет готов! И она ушла на кухню.

В комнате все стены были заставлены чешскими книжными полками. За стеклом на полках черные и красные африканские маски и художественные альбомы на английском: Дали, Кандинский, Шагал… В углу – музыкальный центр Toshiba, большой, громоздкий, такие были последним писком моды лет десять назад. Рядом с ним на полу стояли в проволочной подставке виниловые пластинки в большом количестве. Я сел на корточки и перебирал их, тут были Clapton, Chicago, Deep Purple… Я узнавал обложки и с ностальгическим наслаждением читал названия вещей, тут же вспоминая их.

– Слушаешь? – спросил я.

– Слушаю, а как же, – ответил он. – Ты выпьешь?

– Я вообще-то за рулем. Но немного давай.

– Значит, немного. На углу письменного стола О'Кей уже поставил две рюмки и наливал водку.

– Кристалловский «Кристалл», – объявил он, поднимая рюмку. – Другого не пью и тебе не советую. Знаешь, где брать?

– Где?

– На Самокатной улице, на заводе. Там на территории есть магазинчик. Я беру ящиками… Ну, за встречу!

Мы чокнулись и выпили. Водка действительно была отличная – никакого химического запаха и привкуса. Я сел на диван у стены, подвинул стопку книг, верхняя из которых была «Моби Дик» Мелвилла на английском. Библиотека у О'Кея была солидная, составленная в советские времена, когда книги приходилось не покупать, а доставать – на одной из полок я увидел темно-зеленые твердые переплеты «Литературных памятников», на другой бумажные суперобложки томов «Всемирной литературы»… Я подумал, что он, как дипломат, наверное, отмечал галочками в каталоге, что хочет иметь. У них же были свои распределители – книжные в том числе. О'Кей какое-то время своей жизни был номенклатурой.