Игорь Чубаха - Злаки Зодиака, или Ижица-файлы

И вот уже, не открывая глаз, пять шагов вперед, пять назад. Десять шагов туда-обратно… Движение рук и ног воспринималось отстраненно, будто тело – чужое. Зато концентрация на внутреннем маяке была прямо таки атомной. И сколько длился этот челночный маршрут – сказать нереально. Не только в голове Максима, но и вокруг клубились мрак и безвременье. И вот уже расступились трясины, заработал внутренний компас… Максим открыл глаза в центре комнаты, решительно сел за стол и выдвинул ящик.

Последний вопрос перед стартом: на фига Максиму нужна вся эта морока? Мог бы и не рыпаться больше весу. Мог бы? Как та самая крыса-разведчик, которая первой погибает, когда община стабилизируется, Максик НЕ МОГ не совать свой нос, куда не просили. Проклятая карма!!! С этим определились, медицина бессильна, движемся дальше…

В столе хранилось нечто вроде архива (если здесь уместно слово «хранилось»). Потому что перерывался сверху донизу сей архив десятки раз, а навести порядок руки не доходили. Вот и теперь первыми в ящике коробились отнюдь не важные документы, а пожелтевшие грамоты. Грамота «Победителю городской олимпиады по физике среди учащихся средних школ ученику 7-б класса Максиму Храпунову». Помнится, он тогда выступил с докладом, развенчивающим фокусы Игоря Кио.

А это у нас что? Трофейная гога [7], с этой гогой благочинным отцом Максима был задержан на месте преступления кулацкий подпевала Юлий Большаков в двадцать девятом году. Серьезно к этой шелупони относиться нельзя, так, реликт идеологического перегиба. А вот диплом «Курсанту спецшколы имени страстотерпимцев Бориса и Глеба за успехи в толковании Библии». В табакерке прядь волос на память о пострижении...

Это копание затягивалось умышленно. Максим настраивался для резонанса.

Наконец, среди хлама объявился документ об окончании спецшколы. Сам диплом, номерной и отпечатанный в «Госзнаке»: виньетки, геральдика, символы; одельно – хвалебные слова за усердие, хотя именно усердием молодой Храпунов не славился. Теперь увидеть это в сумме. Теперь учесть это на фоне покоящегося в выдвинутом ящике барахла. Теперь постараться впитать глазами все на дипломе кроме хвалебных слов, виньеток и геральдических ребусов… Максим все еще настраивался.

И пришла злость, столь необходимая в эти минуты, чтобы не лезла в голову глупая идея сгонять до ближайшего ларька за пивом или разжевать приснившееся по Фрейду.

За бумагами обнаружился еще один, позвольте долю сиропности, дорогой сердцу предмет. Завернутым в суконку здесь хранился потемневший от времени и траченный зеленой ржавчиной амулет. Тоже медный, но вдвое тяжелей, чем те, которые сейчас выдавались сотрудникам ИСАЯ. А к амулету с тыльной стороны была припаяна серебряная пластинка с гравировкой: "Отважному бойцу ИСАЯ Владлену Антоновичу на вечное ношение от командования за борьбу с немецко-фашистскими захватчиками из «Аненербе» [8].

Долой цинизм – ведь это было – этот амулет лично вручил крестному отцу Максима маршал Рокосовский. И Максим без благовейности, но истово перекрестившись, посчитал правильным одеть теперь медь на свою шею.

Во-первых, амулет-жетон помогает осознать свои импульсы и проявление этих импульсов вовне, во-вторых, открывает глаза там, где они должны быть открыты… Довольно плутать вокруг да около, внутренний учитель разрешил Храпунову взять похищенную бумагу в руки.

Нет – рано, карма фонит обидой, помогла бы медитация на пупке, но после вчерашнего…

Храпунов уже не рылся в бумагах, а бездумно пялился в окно под тиканье часов. За окном проплыла стайка весело хохочущих розовощеких юных девушек, соблазнительных даже без пива. Потом протопала неопрятная старуха с авоськой, вмещающей буханку хлеба «Столичный». Другой рукой гражданка теребила бумажку и, сверяясь с ней, водила носом по сторонам, наверно, искала указанный на бумажке адрес. Потом прямо под окнами Храпунова затормозил фургон с надписью «Молоко», причем, слово «Молоко» было выведено славянской вязью.

Далее Максим уже в окно не глазел, а лихорадочно распихивал по карманам самое необходимое, включая стыренную бумагу и диплом из домашнего архива. А у подкатившего задом прямо к подъезду фургона с грохотом обрушился борт и, как апельсины из порвавшегося полиэтиленового кулька, из фургона посыпались вооруженные до зубов бойцы в герметичных шлемах – ни хлорпикрин им не опасен, ни улыбка Медузы Горгоны. Протиснувшееся сквозь тучи солнце отразилось золотыми рыбками в пластиковых забралах. И бойцы ринулись в подъезд.

На третьем этаже первый из них оказался через две секунды. Еще через секунду дверь в квартиру Храпунова перестала оказывать сопротивление. Но только никого в квартире бойцы не обнаружили. Кукушка из часов с сарказмом сообщила, что воины опоздали. Окно на кухне оказалось распахнуто, и осенний промозглый ветерок шевелил занавеску. И даже можно было поверить, что за занавеской кто-то прячется, если бы она не была прозрачной.

– Куда он делся? – наивно спросил младший в группе захвата.

Старший, встав на цыпочки, раскрошил двумя пальцами деревянную кукушку в часах и со злой иронией бросил:

– Вознесся, – его ждали неприятные минуты оправданий перед Диной Матиевной.

А Храпунов, по карнизу перебравшись на соседний балкон, уткнулся носом в вывешенные капитуляционными флагами сырые простыни. Однако это чересчур напоминало недавно пережитые напряжные минуты! Вывернувшись из прилипчивых влажных тряпок, Максим осторожно заглянул в чужую квартиру сквозь стекло балконной двери, жаль, меж пышными гардинами нашлась только скупая щелочка, и глаза долго привыкали к царящему там сумраку. Кто здесь обитал, он не ведал – редко бывал дома и не стремился поддерживать добрососедских отношений.

Предварительная разведка дала не так уж много информации: обстановка весьма не бедная, на стеклянном журнальном столике заложенная рекламным проспектом книга «Бесы» Федора Михайловича Достоевского. И никого, хоть в этом явь отличалась от приснившейся подляны.

Запор оказался не хитрым и, бесшумно помудрив с балконной дверью, Максим очутился в комнате. На цыпочках обогнув роскошный итальянский спальный гарнитур «Olimpia» [9], завлекательно застеленный атласным бельем, Храпунов заглянул в следующую комнату, его интересовал только выход из этих хором. Выход Максим за следующей дверью не обнаружил, но если бы только в этом заключались Юркины трудности.

Эта комната не имела окон, и здесь правила бы совсем уж непроглядная темень, если бы не в двадцать ламп пылающая под потолком, да еще преломляющая огни тысячей хрустальных висюлек, чешская люстра. Одна из украшающих стены этой комнаты дверей явно скрывала ванну, и оттуда вместе с журчанием воды доносился афродизиачный женский голосок: