Лев Куклин - Иван-чай

Работник, честно признаю, был он не плохой и толковый, если бы не отличался угрюмой периодичностью в запоях. Обычно он срывался два-три раза за полевой сезон, как правило, после получения хороших денег и тогда исчезал из партии на неделю или дней на десять. Уезжал с чемоданчиком, где лежала пара нарядных модных рубашек, легкие туфли, в праздничном костюме. Чаще всего он уезжал в Мурманск, где некогда работал в траловом флоте, был старым «бичом» и поэтому считал себя вправе по-свойски «гудеть» с рыбаками. А мог и проще – сесть в вагон-ресторан поезда линии Север–Юг. Результат был один: он приползал обратно синий, опухший, в тельняшке с чужого плеча, в ватнике, пожертвованном каким-нибудь сердобольным попутчиком, в опорках или драных резиновых сапогах на босу ногу… Два дня он беспробудно спал, с головой зашнуровавшись в спальный мешок, а потом снова начинал вкалывать на буровой. Ничего поделать с этим я не мог: в разгар сезона кадров все равно постоянно не хватало.

Ну, а по своей душевной сути…

Бывают, знаете, почти в каждом производственном коллективе такие самовлюблённые типчики, громогласные остряки, берущие не столько юмором, сколько глоткой, способной по мощности перекрыть любой динамик…

Василий наш тоже любил быть в центре общего внимания, но это был отнюдь не Василий Теркин. Нет, он представлял собой довольно распространенную разновидность… как бы это помягче выразиться… сексуального балагура, что ли.

– А… Этих женщин я, как добрый бугай колхозных своих телок, вдоль и поперек знаю… – смачно разглагольствовал он в кругу почтительно внимавшей ему желторотой молодежи. – Сколько я на своем веку девок перепортил да баб перегрёб, – это отсюда до Москвы раком ставить – не переставить…

А во взрослой и не слишком-то доверчивой на такие темы мужской компании почти все его «серьезные» по сюжету байки обычно начинались так:

– Слезаю это я, значит, с бабы…

И вот такой, прости господи, кадр, такой неотразимый, по глубокому его собственному убеждению, хахаль, чуть ли не с самого первого дня стал преследовать Катю своими ухаживаниями.

Васька «токовал» самозабвенно, как тетерев на току, и вдобавок, как стало мне известно, – заключил вонючее пари с буровым рабочим Мошкиным на две поллитры, что он «приговорит» девчонку в течение двух недель. Но неожиданно для всех и прежде всего – для самого Анциферова, Катюша оказалась твердым орешком. Она даже – подумать только! – принародно подшучивала над васькиным сердцеедством и высмеивала его, не покупаясь на его ухаживания.

Правда, на всякий случай, спать она стала не в палатке при летней кухоньке, а в крохотной комнатке семейного барака, в закутке, где едва помещалась койка, но где, тем не менее, на ее защиту в неурочный час всегда могли стать две замужние женщины. Этой особой солидарности даже Васька побаивался, тем более что жена бурмастера Маша Тихомирова крупностью своих форм и мощью могла физически вполне противостоять ему…

Истекла вторая неделя.

Проигранные Васькой две поллитры под общий гогот были благополучно распиты бригадой, а дело так и не сдвигалось с мертвой точки. Васькина слава как выдающегося обольстителя оказывалась под угрозой. Всеми силами ему требовалось поддержать поколебленный авторитет.

И он, видимо, решился пойти в открытую атаку.

…Несколько вечерних часов я неподвижно просидел с удочкой в «грелке» – одноместной резиновой лодке, приткнувшись к большому гранитному валуну, возле которого в удачные дни отменно брали крупные окуни-черноспинники. С берега меня не было видно, а каждый звук, будь то негромкое всхрапывание лошадей во временной конюшне на краю болота или короткое звяканье дужки ведра – отчетливо разносился над водой в безмятежном безветренном мареве белой майской ночи.

Скрытый за каменным горбом валуна, как за тушей кита, я не видел, но догадался, что Василий и Катя вышли на маленькую полянку на берегу озера, окаймленную ивовыми кустами. Я был уверен, что это не было заранее обговоренным свиданием в классическом смысле этого слова. Скорее всего, Васька перехватил Катю, когда она с полной корзиной выполосканного белья шла от ручья, впадавшего в озеро поблизости.

– Да ты погоди… – срывающимся шепотом уговаривал ее Анциферов. – Ты не уходи. Что я тебе хочу сказать… Это самое… – он явно путался в словах, торопясь использовать подходящий момент.

– Ну, чего ты ломаешься, как тульский пряник? – с появившейся нагловатой ленцой в голосе вопросил Васька. – С другими будем еще поглядеть, а со мной… – он хохотнул, – наверняка будешь удовольствие иметь… – И он, видимо, сделал попытку ее облапить.

– Прими руки, – коротко сказала Катя и с силой, которую придает женщине отчаяние и со всей ненавистью, на которую только способна женщина в самые черные минуты, громко, не стесняясь выражений, добавила: – Да я лучше – вон, на том березовом пеньке… свою целку порву, чем тебе дамся! Уйди с глаз моих, постылый ты человек!

Но он загородил ей дорогу и схватил за руку. Она упёрлась крепкими, натруженными работой кулачками ему в грудь, заколотила по ней, словно по деревянному забору и заверещала пронзительным голосом тетёрки-подранка.

Я, как любой нормальный мужик на моём месте, рванулся, конечно, на этот отчаянный крик. Но не забывайте – я сидел в вёрткой, неустойчивой резиновой лодчонке, и пока я вытаскивал самодельный якорь, события развивались быстро. Маленькое складное веслецо, похожее на большую разливательную ложку для соуса и держащееся на хлипкой алюминиевом втулке, распалось в моих торопливых руках от слишком сильного гребка, и лодчонка завертелась на месте. Но я уже выскочил из-за горбатой спины прикрывавшего меня валуна-великана, и происходившее дальше уже мог частично видеть сквозь редкие прибрежные кусты, а частично – с полной достоверностью реконструировать…

Анциферов, криво осклабившись, легко заломил Кате руку за спину, крутанул так, что она вскрикнула от боли, и бросил её на серо-зелёный мох, который начинался почти от берега озерца. Он сразу же опустился на неё, придавив живот коленом так, что Катя не могла вздохнуть, и стал, не слишком-то торопясь, стягивать с себя брюки. На его голый зад тут же начали с остервенением пикировать комары, но Васька, не обращая внимания на их назойливые укусы, жадно задрал поварихе платьице до плеч и…

…и вдруг… я прекрасно понимаю, что это короткое, выразительное и энергичное словцо чаще встречается в детективных фильмах, чем в жизни! Тем не менее, – вдруг кто-то оглушительно треснул насильника по уху с такой силой, что Васька, теряя штаны, отлетел метра два в сторону озера и затормозил, зацепившись за стволик корявой сосенки.