Владислав Дорофеев - Вещи (сборник)

Теперь хотелось бы сказать несколько слов о себе в связи с предметом исследования. Нужно точно знать, как мне идти на встречу с Отшельником, о чем с ним говорить, что спрашивать и как спрашивать. Может быть эта встреча и не нужна, может быть я сумею разрешить все связанные с Отшельником надежды сам. И вот еще что, когда я помню о том, что я живу, я перестаю быть Отшельником, когда же я забываю об отшельничестве, тогда я начинаю верить в людей, тогда только я понимаю свою цель и силу своих воззрений.

Помню я, был день, когда я лег и не встал, когда вся моя жизнь ушла в узкие щели зеленоватых глаз подо мной, и я помню до боли в мозгу прохладное упругое тело ее, свежую чистую кожу ее, я помню ее рот и ее глупые слова маленькой наивной девочки, ее слабые мечты и близкие идеалы, ее детскую лживость, ее милую сладострастность. Все, я прощаюсь с тобой, с таким округлым и плавным необычайно пластичным телом твоим, будь здорова, не держи на меня зла, неужели же я ничуть, ничем не скрасил твоей жизни, ну хотя бы на один миг…

Мое совершенное зло по отношению к этим маленьким женщинам не забыть мне никогда, никому не дано забыть этого, я причинял им боль, заставлял их страдать, но ведь я их и радовал, я приносил им радость и порой они испытывали минуты счастья, вместе со мной разделяя это счастье.

Встреча с Отшельником возможна только после очищения души, только после того, как я увижу жизнь, к которой я стремился. А увижу я многое, я увижу лики людей, к которым я стремился, лики людей, которых я знаю, которым я верил в мечтах, лики людей, которых я запомнил, когда уже потерял все свои знания о сегодняшнем дне.

Допустим, я ем яблоко, но ведь я не ем его, я только ем его… Нет волнения в пальцах, нет вдохновения, или есть, но не на той дороге. Жить по вдохновению, писать по вдохновению, спать по вдохновению, есть по вдохновению, а любить честно, по вдохновению и вопреки ему. Ах, ох, раздалось в ответ, но ответ слаб, кому ответ предназначен, не услышит его, он уже ушел в отшельники.

А сейчас я попробую живописать мысль, которая побудила человека уйти в Отшельники. Ясно, зачем он это сделал, но не ясно, как он себя заставил это сделать, как успокаивал свои страхи, свою неуверенность, какую он мысль выбрал за заглавную, когда и как он сумел сформулировать мысль, которая его успокаивала и помогла преодолеть свою слабость. Нет, нет я не хочу сказать, что мне удастся разгадать тайну личной мысли, я полагаю, что нет такой личной тайны, которая не будучи общественно опасной, могла бы быть, могла бы стать известной всем. Что же это была за мысль, которая впервые проявилась под шумок работающего в углу телевизора, и оформилась в тех же условиях.

Морозы в этом году были сильные, январь постарался. Тополь, росший у навесика, под которым грудились Отшельник и вся его живность, в одночасье замерз. Когда под первыми лучами побежали первые ручьи, Отшельник не радовался уже, видя свой тополек, вернее то, что теперь от него осталось. И ведь нельзя было назвать этот тополек мертворожденным, рассуждал великий негодяй, как сам себя стал называть Отшельник, после того, как в особенно морозную ночь, он не выдержал, оторвал у курицы голову и напился горячей крови, это его и спасло. Он дожил до рассвета. Утром погнал свое стадо по целине, не забыв прихватить утренний урожай яиц. Председателя он нашел на ферме, сказал, что хотел бы работать в колхозе, что отдает колхозу все свое состояние, что, мол, трудную работу делать не сумеет, а сторожить готов за бесплатно, давали бы редко какую-никакую одежду и еды немножко. На том и порешили.

Так Отшельник умер, и только Великий негодяй ходил уже по весне смотреть на свое жилище, на замерзший в одночасье тополек, на полуобвалившуюся нору, где он выживал в самые страшные морозы и самые долгие дожди.

Жизнь кончилась, которая и не начиналась.

Со временем завалился навес, обрушилась нора, Отшельник умер. Его похоронили на старом деревенском кладбище, просьбу его – о кремации – не выполнили. Может быть и правильно.

Осталось со временем лишь краткое воспоминание вашего покорного слуги, который был в тех местах со студентами на этюдах. Было это несколько лет назад, когда Отшельник был еще жив. Тогда еще был написан роман «Превратности метода», тогда еще был жив Печчеи (все это книги, которые в настоящий момент лежат на моем столе: ах, мой стол, нелепый и уродливый, от кого ты мне достался, как бы я хотел работать за другим более удобным столом, хотя бы за таким, за которым однажды вечером мне отдавалась молоденькая девочка, бывшая студенточка, которую я заприметил еще за несколько лет до этого упоительно-глупого вечера на фотографии, где она была так очаровательна и мила, так легка и компактна, что я тут же захотел овладеть ею, что я и сделал однажды вечером на столе), и многие другие были живы. Но многие были и мертвы. И по сути, не очень ясно кого было больше, живых или мертвых. А куда отнести мертворожденных? Куда отнести бессмертных? Куда отнести нас с Отшельником? Эй, братья, вы слышите, как я на школьном митинге, посвященном все тому же Альенде, путаюсь, а потом воодушевленный своими же словами, вхожу в роль и заканчиваю речь на большом подъеме.

Кончить бы эту белиберду. Что я пишу, зачем. Нет ни цели, ни желания продолжать эту тянучку, но и заканчивать также незачем. Выходит отрицание отрицания отрицания отрицания. Что может быть привлекательнее такой формулы. Увидеть бы мне перед смертью, как зарождается лавина, как целуются голубь с голубкой, как лист падает на землю, как падает убитый видом смерти сердца Отшельника. И Неореализм его смерти мне кажется последним желанием его.

Я понял зачем я все это пишу. Я ищу типажи: автостопист, фифа, курьер, отшельник. Кто следующий?

Можно попробовать продолжить мысль начатую в «Фифе», заканчивать текст конечными словами из великих или просто талантливых произведений. Ага, читатель уже ждет, что же дальше. Дальше возможно, что и ничего, но быть может… и чего. Разумеется, окончания можно классифицировать точно также как и сами произведения, чьи концы мы отбираем. Конечно, же латиноамериканский имеет свой специфичный конец. Например, такой: «А вот, пожалуй, далеко не каждый знает, что Офелия, поразмыслив – Земля едина и земля Земного шара есть земля Земного шара повсюду, где бы то ни было, и – „человек, помни, что ты прах и во прах возвратишься, – священную землю, навечно оберегаемую четырьмя геральдическими ягуарами, собрала на обочине дорожки в Люксембургском саду“». Это конец, конечно же, вам знаком – это «Превратности метода» Алехо Карпентьера. Для того, чтобы сделать какой-то вывод, необходимо как минимум еще несколько романов, или рассказов латиноамериканских писателей. Под рукой нет. Хорошо, попозже, сейчас я чувствую усталость. Уже второй час ночи…