Владислав Дорофеев - Ортодокс (сборник)

По примеру батюшки Серафима, сделавшего себя своей жизнью и своими молитвами новозаветным человеком, воистину христианином.

В этот раз я привез домой книгу «Житие Серафима Саровского», факсимильное воспроизведение дореволюционного дивеевского же издания, с удивительным, почти документальным изображением батюшки; конечно, это не фотография, но очень хорошая гравюра: батюшка Серафим стоит, вобрав голову в плечи, хорошо видно, как затылок прикрыт горбом, смотрит перед собой, сложив на груди, покрытой епитрахилью, поверх черного монашеского одеяния, тонкие иссохшие руки с длинными-длинными пальцами, у него жидкие, по плечи седые волосы, с пробором через центр головы, острые волчьи уши, не очень длинная, хотя и густая борода, огромный лоб, с очень развитыми морщинами, характер которых свидетельствует о структурированном и сильном уме, причем не только в части логики, культуры мышления и анализа, но и в части обнаружения своих чувств/ощущений/эмоций, с целью их фиксирования и формулирования на словесном уровне, очевидна ярко выраженная способность этого человека и постигать самый тонкий духовный опыт, и запечатлевать его мысленно, а по нужде и словесно, наконец, образ довершают глаза, огромные, нечеловеческие, очень внимательные, проникающие внутрь всех потаенных мыслей и ощущений, даже скрываемых человеком от самого себя, пронизывающие и постигающие мир и мир людей, себя, землю и небо; это уже не человек – это ангел во плоти.

А под портретом собственноручная подпись батюшки – «иеромонахъ Серафимъ»; либо это его последняя запись, либо он написал эти слова в болезненном состоянии, либо он едва умел писать, – буквы (все прописные) выписаны нерешительной детской или ослабшей, или слабеющей рукой.

Со старой гравюры я сделал фотографию, и повесил ее перед собой, над рабочим столом на стене. Часто осматриваю высокий лоб, всматриваюсь в глаза, вобравшие всю боль мира, и понимаю силу сердца этого человека, отождествленную с любовью всего мира. Преклоняюсь. Скептически осматриваю себя изнутри.

Я люблю батюшку Серафима. И я езжу к нему и хожу к нему за помощью в канун решений, после которых меняется моя жизнь, или перед новыми трудами, которые необходимо свершить.

Я буду у батюшки Серафима много раз, каждый раз, постигая вновь и вновь, завещанную им тайну стяжания Духа Святого. Надеюсь бывать еще и еще, до смерти, чтобы превзойти смерть. Встречаясь каждый раз с новой болью, смертной болью, каждый раз репетируя боль смерти, и переживая каждый раз боль трехдневного перехода в новое состояние жизни после смерти по примеру Христа. Аминь.

2000 г.

Я приехал на неделю в Соловецкий Спасо-Преображенский ставропигиальный монастырь (настоятель монастыря – патриарх, его на месте, в монастыре представляет наместник, поэтому монастырь называется – ставропигиальный) с двумя своими дочерьми – Аней и Асей, одиннадцати и десяти лет. Я придумал эту поездку на Пасху, в апреле. К тому времени я уже более полугода не жил с ними, с их матерью, от которой я ушел к матери своей третьей дочери. Год был ужасный по напряжению, полный агрессии, злости, ненависти, обиды и гордыни, подлости, лжи и унижений. Год страдания детей – они пострадали от моей и нашей лжи более всего, и даже кроха, родившаяся два месяца назад, не миновала горнила страстей. Мне показалось, что у детей рушится картина мира, коррозия мытарств разъедает самое основание мира – божественное устройство. Мне показалось, что у них возникло ощущение, что им уже не на что опереться – нет в мире ничего надежного и постоянного. И жизнь, булькая от напряжения, вытекала из их сердец. И я приехал молиться в монастырь, известный своим строгим уставом. Я хотел показать детям, что божественный порядок нерушим, что он тверд и незыблем, что он вечен, что есть в этом мире постоянство и надежность, поскольку даже родители могут ошибаться. Бог – нет!

Дети очень устали. Спят непробудно. Почти сразу, как тронулся поезд, уснули. Уже давно день. Они все еще спят покойно и укромно. Чудовищное напряжение дает себя знать.

Теперь я знаю – я спас детей. И ничего теперь с ними сделать нельзя. Ибо я уже за пределами этого проклятия. Но как же трудно было выйти из этой бесовщины.

Укромная красота севера за окном. Тихая зелень и редкий дождь. Как разглядеть душу народа, который избрал своей родиной и духовной обителью Север?!

Этот путь и эта дорога – новая жизнь Ани и Аси, и сущая жизнь Веры. Эта жизнь не оставит их в разлуке друг от друга. Они будут вместе. Но это будет нелегко – открыть им будущий свет.

Новая жизнь – в новом созидании.

И еще я должен понять, как мне сохранить и уберечь мою жену.

Страна озер. Вода, зелень, камни, много фиолетовых цветов, синее северное небо – прекрасная дорога к небу.

Что людей столетия влекло сюда? Когда-то здесь и сюда и дорог не было. Они шли! Они шли и терпели лишения. Ради лишь одного – прорыва в небо.

Почему здесь?

Нет ответа.

Чайки в Карелии – необходимая часть пейзажа. Как куры и воробьи где-нибудь в Орле.

На карте Карелии огромное число населенных пунктов с надписью в скобках – (нежил.). Это – бывшие лагпункты. А сейчас – это просто белые ночи, точнее, уже пошедшее на убыль северное торжество белых ночей. Страна озер и близкого Бога. Ее освоили святые отцы, а потом зэки!

Приехали в город Кемь глубокой ночью. Светло, будто вечереет. Дополнительное время и силы для молитвы.

Переночевали в холодной и гулкой гостинице с видом на серые-серые дощатые, старые бараки на фоне огромных камней.

Позавтракав, отправились на подворье Соловецкого монастыря в поселке Рабочеостровский на берегу Белого моря. Подворье в бывшем клубе. Уже лет пять, как отдали монастырю.

Поселок находится на бывшем острове Попова. На острове работает более ста лет лесозавод, который всегда пилил доски для Англии. За сто лет в воду было свалено огромное количество опилок. Поэтому остров соединился с материком. Дома стоят на опилках, дорога к материку идет по опилкам. На самом краю острова, на берегу стоял пересыльный лагерь «Кемьлага», один из бараков до сих пор сохранился, а с моря даже кажется, что из тумана выглядывает решетчатая вышка и колючая проволока, подернутая ржавчиной.

На дворе моряна – мелкий моросящий дождь. Море спокойное.

Настоятель подворья – отец Антоний, с длинными и седыми, желтоватого оттенка волосами, рассыпанными по спине. Бывший строитель, «в прошлом маленький начальник», как он про себя говорит. Весел, общителен, жив. В состоянии – вечной радости жизни.