Алексей Фомин - Затон

Они поменялись местами и снова двинулись в путь. Стало совсем темно. Дорога пошла вниз, и теперь туман, уже не довольствуясь обочинами, наползал на дорогу, скрывая ее из виду. Слава сбросил скорость и полз, как черепаха, напряженно всматриваясь вперед. Эдя уминал круассаны, запивая их колой.

Ты чего не ешь? – Он подсунул пакет Славе.

Погоди. Не видно ни черта.

Красные огни стоп-сигналов вдруг возникли перед самым носом, выскочив из тумана.

Тормози! – заорал Эдя, едва не подавившись круассаном.

Они остановились в нескольких сантиметрах от стоящей впереди машины и вышли на дорогу – узнать, что же там приключилось.

Э-эй! Что там произошло?! Кто-нибудь знает?! – Эдя постучал в стекло одной машины, потом следующей, и так, передвигаясь от машины к машине, он пытался достучаться до их владельцев, но никто не опустил стекло, не открыл дверь, не высунул наружу носа. – Да что вы здесь… Все вымерли, что ли! – В сердцах воскликнул Эдя.

Возвращайся! – Приглушенный, прошедший сквозь плотный туман, как через вату, донесся до него Славин голос. – Эдя! Никто не откроет! Боятся!

Туман был такой осязаемый, что казалось, можно отщипывать от него клочья и глотать их, как сахарную вату.

Трусы, – ворчал Эдя, вернувшись обратно и усаживаясь в машину. – Дожили… Сами себя боимся.

Слушай, – предложил Слава, – давай съедем с дороги, пока в нас никто не впилился.

Эдя открыл дверь и высунулся наружу, напряженно всматриваясь в обочину.

Давай, давай, смелее, – командовал он Славе, сдающему назад. – Стоп. Вот здесь.

Они сползли с дорожной насыпи и остановились. Здесь туман уже не стелился по земле, а клубился примерно в метре над нею.

Смотри, грунтовка. – Обрадовался Эдя.

В свете мощных фар действительно виднелась колея, накатанная среди густой травы.

Заночуем? – предложил Слава.

Брось… Если есть колея, значит, местные частенько объезжают этот участок, – энтузиазм первооткрывателя охватил Эдю. – Здесь, наверное, каждый день такие туманы. Ты что, боишься?

Ничего я не боюсь. – Слава надавил на педаль акселератора.

Давай! Давай, вперед! – Весело подхлестывал его Эдя, и Слава все увереннее давил на педаль.

Мощный мотор вдруг взвыл на предельных оборотах, и Слава почувствовал, что они летят… летят куда-то вниз. Громкий всплеск, удар… И темнота.

В груди было больно. Слава почувствовал, что он висит на ремне почему-то головой вниз.

Эдя… – шепотом позвал он.

Молчание… И темнота. Слава пошарил руками и включил свет в салоне. Умирающего аккумулятора хватило на пару секунд горения лампы вполнакала, и снова воцарилась темнота. Но этих мгновений ему было достаточно.

Неестественно вывернув голову, Эдя повис на ремне, перехлестнувшем его горло. Смертельная гримаса удушья исказила его лицо. «Сломал шею», – подумал Слава после неудачной попытки нащупать пульс и, изогнувшись, поглядел назад. Заднее стекло в отличие от остальных белело молоком тумана. «Мы упали в реку и воткнулись в дно носом», – сообразил он.

Опираясь на сиденья, он вскарабкался наверх и ударил рукоятью ножа в стекло. Осколки посыпались на него вместе с льющейся сверху водой. Слава подтянулся на руках и выглянул наружу. Задняя дверь его джипа была почти вровень с водой. Он перевалился через борт и поплыл. Хотя течение было быстрым, берега он достиг достаточно легко и, попробовав встать на ноги, тут же ушел с головой под воду. Оттолкнувшись ногами от дна, он всплыл на поверхность и, отфыркиваясь, попытался уцепиться руками за почву, но высокий обрывистый берег никак не давался ему, и тогда он оттолкнулся и поплыл вниз по течению. Вскоре берег стал более пологим, и Слава нащупал ногами дно. Тяжело дыша, он выполз на берег.

Где-то недалеко залаяла собака, ей ответила другая противным кашляющим лаем, перешедшим в длинный тоскливый, вытягивающий душу вой. Слава поднялся на ноги, сразу же погрузившись в плотную пелену тумана, и пошел туда, где лаяли собаки, туда, где человеческое жилье. Он чувствовал, что поднимается в гору, и уже шагов через сто уперся во что-то упругоподатливое. Оно окружило его со всех сторон, спеленало по рукам и ногам, повалив на землю. Слава, охваченный безотчетным первобытным ужасом, резанул ножом, выпростал руку и, полосуя налево и направо, освободился от охвативших его пут. Он встал и ощупал молочно-белую пустоту. Веревка. Бельевая веревка и на ней что-то большое, изрезанное в клочья. Славе стало смешно, и он тихонечко, словно боясь вспугнуть кого-то, засмеялся. Торговец смертью испугался простыни. Он вспомнил, как орал на него Эдя, выпучив глаза: «А ты – не мерзкий? Ты – не торгаш?» Ухватив веревку, он подтянул ее к себе и резанул по ней ножом. Перебирая ее руками, он двинулся вперед. «Русская Ариадна, – подумалось ему, – куда же ведет твоя нить?»

Через десяток шагов какой-то предмет попался ему под ноги, и, споткнувшись, он полетел наземь, больно ударившись боком обо что-то твердое. Как слепой, на ощупь, он определил, что споткнулся о небольшой табурет и теперь лежит под большим деревом.

Слава поставил табурет рядом с деревом, взобрался на него и потянул к себе веревку, методично отцепляя от нее белье. Прошелся рукой по шершавому стволу и уперся в сук. Перебросив веревку через сук, он завязал ее двойным узлом и, подергав, попробовал на прочность. Отрезав от веревки лишнее, он завязал петлю и, вдев в нее голову, шагнул с табурета.

Туман вдруг начал редеть, рассеиваться, и сквозь прореху завиднелось бархатно-черное небо с серебряной россыпью звезд. «Я ни черта не понимаю…» – мелькнула последняя мысль в гаснущем мозгу.

Погода была самая, что ни на есть, подходящая – разбойничья. Еще с утра задул свежий северный ветер, наконец-то принесший долгожданную прохладу, а с обеда небо заволокло серыми, косматыми тучами, и пошел мелкий, как из лейки, совсем нелетний дождик. Он то прекращался, то принимался вновь, напоминая людям, что ничто не вечно. Что лето пройдет так же, как до него прошли и весна, и зима, и осень, что новая осень уж почти стоит на пороге, а за ней новая зима… и так до конца времен.

Ночь укутала кварталы, улицы и переулки черным мокрым покрывалом, спрятав от глаз людских луну и звезды, и лишь уличные фонари, поярче и побогаче в центре и победнее на окраинах, бесполезно тщились разогнать кромешную тьму, обрушившуюся на город.

– Подожди, не дергай, я сам распутаю, – Митя говорил возбужденным шепотом, хотя услышать его, кроме Анны, вряд ли мог кто-нибудь еще.

Он остановил машину почти на самом краю высокого, обрывистого берега, и теперь, нервничая, пыхтя и чертыхаясь, распутывал намокшую веревку, которой была приторочена к верхнему багажнику небольшая алюминиевая лодка и два легких, алюминиевых же, весла.