Владислав Дорофеев - Брызги дождя

«Когда мама играет на сцене, в ее глазах комочки света, в папиных глазах иногда отражаюсь я, наверное сейчас в моих глазах папа во весь рост… Сейчас мои глаза ростом с папу…»

Ну, скоро ты там?

Девочка и отец гуляют под дождем. Отец идет впереди с большим черным зонтом на пластмассовой ручке, на отце синий плащ до колен, на руках белые перчатки; отец стрижется коротко, а летом отпускает усы щеточкой. Ходит отец обстоятельно, вдумчиво, подойдет к ноге, поднимет ее, постоит, выпрямит ногу и опускает на землю, любуясь далью.

Они идут, по начинающей размокать в хлябь земле, девочка, видно по губам, что-то бормочет и через всякую минуту останавливается и оглядывается назад, потом растерянно сжимает плечики и подбегает вперед, но останавливается отец и говорит.

– Ну, скоро ты там?

«Попугаи кормят детей, им нельзя волноваться», беседует с собой младшенькая, дочь отца и сестра, 7-яя. Она с потревоженным и фальшивым лицом мамы бегает по комнате за зеленой мухой, муха жужжит и боится, ничего не понимая, размазанная, утихает на стене над клеткой. Дитя довольно, делает реверанс стене, совсем как мама королю-солнце в «Кабале святош».

Они, 14-яя и 40-ий, идут в старом сосновом лесу. Сосны – чудные растения, или они создают чистоту и покой, или чистота и покой их.

Зеленая ветвь нежданно, негаданно хлестнула в лицо отцу, он отшатнулся, поскользнулся, нелепо растопырился, падает, бьется головой о пень и, словно, теряет сознание, а память продолжает двигаться с карты на карту, в веерной неге память убегает вперед.

Папа ощущает себя стариком, с выпирающим животом под тесной рубашкой, черная борода и прямые седые волосы; память возвращается и подсовывает карту из прошлого, забытого. Отец выходит из магазина, а его старшенькая вывалила из колясочки на землю младшенькую, и сняв штанишки, изящно присела и писает на кудрявенькую головку малышки.

Отец застонал, поднял голову, напряг все мышцы. Старшенькая стоит на коленях и держит над ним его большой черный зонт, с края зонта капает на лоб, и лоб, как чужой, и большой, больше тела и зонта, и сосны.

– Давно я? Улыбнись, мне неловко.

Девочка подымается и хохочет, подает отцу руку и подает зонт. Девочка в буром дождевике с капюшоном.

Они поворачиваются и идут назад, в прежнем порядке, из леса в деревню.

На голове девочки, под капюшоном красный берет, на берете значок с изображением Достоевского. Уже пятый, четырех предыдущих Достоевских папа выкинул в ночную темь и, наконец, устал срывать.

Они идут след в след. С верхушек сосен, это будто букашки, передняя в черных сапогах, задняя в красных, любимые мамины цвета: красный, черный, темно-синий. Двое идут по лесу, через овраг, по лугу, топча щетину трав. Старая церковка с мутной антеной на макушке, начавшая хлюпать дорога, легонький дом на окраине и осовевший петух с красным гребнем.

Отец стоит у калитки, ждет, девочка подтаскивая ноги, подходит и молчит. Белая кожа на лице ее, матово блестит в ранних сумерках, глаза девочки, как голубой хрусталь, черная прядь из под берета, закрывает лоб. Дома девочка снимет толстый брезент дождевичка и, обнаружит оранжевый комбинезон со стальными квадратными пряжками на груди и номограммой на спине. Отец девочки ювелир, он подарил своей младшенькой семилетней красавице медного двухголового попугая. Папа с орлиным носом с зелеными глазами, русоволосый.

«Совершенно бешеные люди», отзывается о дачниках хозяйка. Папа и девочки живут в дощатом сарае. Когда топят печку, становится тепло и чирикает «попугайка», как говорит младшенькая, белешенькая, челка падает на глаза, и не видно в глазах выражение ужаса, когда, если она одна, кто-то входит, но и запирать дверь девочка боится, ведь еще страшнее стук.

Маленькая сидит и красит морковку в синий цвет. Наруже грянул могучий водяной оклик, хлынула пламенная сила дождя по зеленой крыше домика.

Папа и старшенькая, разметав свое достоинство, мчат по огороду к двери домика.

Стеной восстал ветер, края земли у горизонтов загнулись, смешались материи, темнота подлизнула разноликий шквал. Папа с девочкой не успели подбежать к домику, потерялись и потерялся домик. Усиленно работают сердца в мужской и женской груди, безмолвно и широко раздвинул дождь осязаемое, и прыгнув вперед, отец обнаружил себя, сидящим на чьей-то ладони, но дочь сжалилась и помогла отцу уйти из страха одинокости. Сама стала позабытой, выросла, выросла и покрыла дождевиком землю от дождя, дождь забарабанил по бурой ткани.

Едва пахло гарью, когда они зашли в дом. Сверху барабанит. В окна плещет водой. Топится печь.

Старшенькая усыпила младшенькую, сидит за столом, листает Гейне. Отец в буром дождевике ушел к хозяйке пить чай. А к хозяйке приехал ее сынок вместе со своей женой. Там разговорились.

– Сожалею, но я не умею говорить с человеком, если рядом при этом его жена, это всегда похоже на провокацию. – И отец уходит по огороду.

– Сейчас спать!..

Девочка кошачьи смотрит на отца, лижет палец, загибает страницу, закрытую книгу ловко мечет под кровать. Отец, напоенный ее взглядом, лепечет, «спокойной ночи…»

Папа закрывает глаза, вертится на двуспальном ложе, утыкает лицо в ладони, плачет, и спит, раскорячившись под одеялом. Под ладонями сминается горькая гримаса одинокости и сытой муки. Ему кажется, что свое состояние нужно выражать через качество изделия, и он четырнадцать и семь лет делает себя отцом девочек, он их изображает, выстукивая их изображение на плоскости пустоты в своем потном углу, заполненным недоразумениями, неумением анализировать, скверным обезьянничанием жизни. Бедняге невдомек, что жизнь, еще до его рождения, загнала его в загон, выстроенный лабиринтом, и не ведая этого, он довольствуется шариком жизни, капелькой, он сосет ее, положив под язык; такие капельки брызгами отлетают от жизни, когда она плещется в реке, или кидается с откоса, чтобы плыть по течению.

«Ты, где была, дрянь?» Явно различимое слово колыхнулось в девочке, ойкнув молча, девочка спит, сопя и поерзывает тельцем; скучно тельцу, во сне или в воде оно глядит в себя и понимает себя телом и жажда, и желание, и нервная сила тайных пламеней ворочается в животе, печально сжимается, укрывая темные, тягучие мышцы, скрывая до времени сказочную резкость и плавность. Спящий язычок смазывает сухие губки, и лицо распрямляется в прозрачный лепесток. Четвероногое, двухголовое, четырехрукое женское состояние, составленное из сестренок, спит на девичьей половине.

Задыхается огонь в печи, сник и растаял в последнем.

В одном, общем пространстве передвигаются и спят люди. В одном пространстве с людьми могут, например, жить собаки. Посмотреть на собаку внимательнее, нежели прежде, и заметим, что задние ноги собаки могут быть, спокойно вытянуты по оси тела, и плашмя помещаться на земле нижними частями, а передние лапы легко и достойно будут руками, голова наклонится, как для поиска желанного запаха, и человек готов, такой же, как и все другие, величественно передвигающиеся в пустоте пространства люди.