Андрей Столяров - Свете тихий

– Впрочем, если эта механика не кажется тебе убедительной, могу предложить красивую конспирологическую версию. Кризис был вызван президентскими выборами в США. Республиканцы, которых представляли Буш и Маккейн, явно проигрывали – рейтинг был низкий, избиратель за них голосовать не хотел. Тогда они провоцируют Грузию на войну. Сразу же – информационный взрыв, лидеры республиканской партии – в центре внимания. Президент Буш делает резкие заявления, кандидат в президенты Маккейн делает резкие заявления, военный флот США идет в Черное море. Рейтинг республиканцев, естественно, начинает расти, и тогда демократы, конкурирующая с ними партия, чтобы не проиграть, обваливают рынок кредитов…

Аля передергивает плечами, точно ей зябко.

– Когда ты так говоришь, мне что-то не по себе. Я – будто щепка, соломинка, которая попала в водоворот – затягивает в глубину, бросает из стороны в сторону… Делают, что хотят. Они нас за людей не считают… – Она взмахивает руками, не давая мне отвечать. – Все, все, больше ничего не хочу слышать! Лучше пойдем, покажу тебе свой новый проект.

Проект – это святое. Если Аля хочет продемонстрировать свой новый проект, ей лучше не возражать. Мы вновь перебираемся в комнату, где горит только крохотная настольная лампа, и устраиваемся перед компьютером, втиснувшись вдвоем на единственный стул.

Иначе перед компьютером не поместиться.

Аля щелкает мышкой:

– Смотри, сейчас это выглядит так.

На экране возникает пустырь, заросший травой. Трава еще летняя, жаркая, исполненная жизненных соков. Распахивается над ней восторженное приволье. Это, впрочем, не спасает строение, расположенное строго по центру, – вид у него такой, будто рука человека не прикасалась к нему лет сто пятьдесят. Кстати, возможно, что оно так и было. Багровый кирпич топорщится сгустками спекшейся крови, фризы, разделяющие этажи, частично осыпались, за пыльными рамами, сохранившими кое-где остатки стекла, чернеет мертвая пустота. Картину можно было бы назвать «Забвение». У Али есть несомненное художественное чутье, настроение схвачено так, что ощущается буквально с первого взгляда: хочется забытья, беспамятства, вечной солнечной тишины, безразличия, дремотного травяного существования, где вчера ничем не отличается от сегодня и где жизнь окутана безмятежной упоительной пеленой.

– А вот так это будет выглядеть в перспективе.

Строение на экране преображается. Теперь это уже не мираж былого, не призрак прошлого, съедаемый тиной небытия, а вполне современное, крепенькое, очень уютное здание, сохраняющее, тем не менее, родовые признаки старины. Кирпичные стены выровнены и аккуратно зачищены, фриз восстановлен и как бы приподнимает на глянцевых своих кружевах верхний этаж, ржавая жесть на крыше заменена черепицей, над дверями из полированного темного дуба – цветной витраж.

Немного, быть может, мрачновато, но стильно. Напоминает сказочный замок, воздвигнутый не каменщиками, а волшебством. Сейчас выглянет из окна томная дева, вздохнет, поведет руками – синь неба зажжется в ее необыкновенных глазах.

– Что это будет?

– Гостиница, – радостно объявляет Аля.

И добавляет, что такова ныне главенствующая мода в Европе: делать в старых промышленных зданиях – в котельных, фабриках, электростанциях, складских помещениях – гостиницы или офисы. Еще можно арт-галереи, но галереи у нас пока плохо идут.

– Ну как?

Что-то мешает мне выразить бурный восторг. Хотя Аля своей работой этого несомненно заслуживает. Может быть, кирпич все-таки заштукатурить? Или фриз цвета жженого сахара сделать несколько веселей?

– А это что?

Аля всматривается туда, куда указывает мой мизинец. Затем шуршит распечаткой, которая представляет собой подробный архитектурный чертеж.

– Э-э-э… Трудно сказать… То ли раньше был дымоход, то ли остаток старой промышленной вентиляции… Во всяком случае, там все зацементировано…

– А нельзя ли это… э-э-э… немного поднять?

– Как это… э-э-э… немного поднять?

– Ну… э-э-э… не знаю… Э-э-э… Продолжить, скажем, немного вверх…

Аля пожимает плечами. Она не очень верит в мои конструкторские способности. Однако начинает быстро-быстро пощелкивать мышкой, выискивая на панели требуемые цвета, а язычком кисти, мотающимся то туда, то сюда, дорисовывать в правой части черепичного ската нечто вроде плоской трубы. Вдруг выпрямляется, говорит: О!.. – и уже сама, без подсказки, делает в ней сквозные, точно в звоннице, прорези.

Мелочь, казалось бы, а все здание тут же преображается. Исчезает грузность, которая вместе с темным колором придавливала его к земле. Строение теперь как будто парит. У него такой естественный облик, точно оно существовало всегда. Мы просто сделали это существование зримым.

Аля отталкивает мышку.

– Конечно… Мне самой следовало бы понять! – с досадой восклицает она. – Если есть сквозная опора, то она должна что-то нести… Но ты все равно – молодец. Из тебя мог бы получится грамотный архитектор…

В устах Али – это высшая похвала.

– Тогда я жду благодарности, – говорю я.

– Благодарности?

– Но я же тебе помог.

– Я тебе благодарна, – медленно говорит Аля. – Если бы не ты, я оставила бы, наверное, тот вариант. А ведь чувствовала, чувствовала – что-то не то!..

Она искоса поглядывает на меня. Дыхание ее учащается, ресницы не могут скрыть блеск ярких глаз.

– Конечно, я тебе благодарна, – повторяет она.

И вдруг прижимается ко мне так, что мы опрокидываемся на диван.

Ночью начинается дождь.

Он то накрапывает, шурша, по крышам, по разноцветной листве, по асфальту, то исподволь усиливается, накатывая на нас сквозь форточку плеск темной воды.

Я слушаю его почти до утра.

Не знаю, в чем дело, но я не могу спать возле Али. Она как будто забирает мой сон, тихонько оттягивает, вдыхает его, оставляя взамен прерывистые мгновения дремы.

Я, впрочем, не возражаю.

Если ей надо – пожалуйста.

Я просто лежу и думаю, какой я счастливый. Какие чудеса творит жизнь, и как мне удивительно повезло. Ведь эта пьеса могла быть разыграна совсем по другому сюжету: прошествовали бы на расстоянии вытянутой руки – не обернувшись, не поглядев, расстались бы уже навсегда.

Даже, наверное, не догадываясь о том, мимо чего так безразлично прошли.

А вот все-таки не прошли.

Все-таки не расстались.

Значит, несмотря ни на что, есть в жизни какой-то смысл.

Ведь иногда в уныниии спрашиваешь себя – зачем?

Зачем, почему, для чего все именно так?

Неужели нельзя хотя бы немного иначе?

Чуть полегче, чуть поспокойней, чуть меньше невообразимых усилий на каждый вдох.

Пусть будет так, как у всех.

И вот, оказывается, нельзя.