Игорь Свинаренко - Записки одессита

убьешь, то надо бить. У него сразу потекла кровь с двух ноздрей. Он сидит, молчит. Сразу взял салфетку со стола и приложил к носу.

– Слышь, ты, пидорас, – это я ему. А он молчит. Витя со своей стороны хватает его за яблочко и говорит: Ты, пидор, все понял? Отвечай, когда тебя спрашивают!

Понял, нет вопросов. – Ну тогда сиди и молчи. И тут деталь набоковская: волчара стал масло жрать, сливочное, его подали к икре, и оно было в шарики скатано. Он ест, а Витя его спрашивает:

– Ну что, тебе еще по ебальнику дать?

– Не, не, пацаны, я все понял.

Мы вроде успокоились. Было как-то странно: сперва волчара задирал нас, а мы не задирались. А когда Моня завел нас, мы не стали его бить, сразу выступили с вол-чарой. Наверно, нам хотелось, чтобы все было честно, в порядке очередности.

Я сказал:

– Так, а теперь с Моней разборка.

И сказал ему до драки тот же текст, что волчаре – после:

– Слышь, ты, пидор… – и добавил: – Идем поговорим. Он встал, мы зашли в туалет.

– На хера ты меня оскорбил?

– А что такое?

Я смотрю на этого, хлипкий такой завмаг, понимая, что бить его нельзя. Но что-то ж надо делать. И тогда я ему даю пощечину. Потом другую.

– Если ты дернешься, я тебя убью.

– Я все понял. – Это мне говорит, закрыв лицо руками. Он сел на кушетку возле туалета и от унижения заплакал. Он в сто раз богаче меня, а вот сидит и плачет! Не скрою, это было приятно. А неподалеку за этим же столом сидит волчара, тоже побитый, с горя все масло сожрал. И люди вынуждены жрать икру без масла. И он говорит соседу по столу:

– Слышь, у тебя есть две копейки? Позвонить надо. Мне он был не интересен, мы же уже разобрались с

ним. А Фролов не может успокоиться:

– Что, блядь, отмазку ищешь, чтобы уйти?

И тут же берет со стола яблоко и сжимает его так, что яблоко все вылезает у него между пальцами.

Волчара сидит, молчит. И тут в зал заходит новый гость, тоже вроде завмаг, тоже в белом костюме, как Моня, – улыбается, он же шел на теплую вечеринку, все ж по идее свои. И тут же волчара встает и совершенно вне контекста берет этого нового гостя одной рукой за жопу, другой за воротник и дает ему пинка под зад. Никто ничего не понимает. Но Фролов говорит волчаре:

– Мы тебя предупреждали. Ты нарвался.

– А в чем дело? Вам-то что?

– Пошли.

Мы возвращаемся в туалет. А там сидит тот, плачет на кушетке. Я говорю:

– Виталик, не трогай его, – понимая, что бить тот не умеет. И волчаре сказал: – Пацан, ну что ты?

После чего слева ударил его по бороде, а справа прямым. Я рассек ему подбородок посередине, сразу. Так как я ударил его очень резко и быстро, он понял, что драться не нужно: если драка, то я его убью просто по пьянке. Он сообразил про нас: эти ребята, понятно, сядут на 15 лет, но сейчас-то убьют. В этом проблема. И что он стал делать? Он расстегнул пиджак, распахнул его и стал мотать бородой – так, что на белую рубашку ^туда-сюда просто тек ручеек крови. Он по эллипсу обливал рубашку) кровью и быстро залил ею всю грудь себе. Я не понял, чего он хочет, и говорю: – Ну все, забыли, нет вопросов. Но тут он так стал боком выскакивать в коридор, а там стоит сержант милицейский – я, еще когда мы шли в туалет, через стеклянную стенку приметил под рестораном газик ПМГ. И вот волчара выскакивает к этому менту, открывает пиджак, а там все в крови, и говорит:

– Вот, на меня напали хулиганы, арестуйте их немедленно! – и сует какую-то корочку. На что ему сержант отвечает:

– Вы пьяны.

– Вы не понимаете, что происходит! Наберите такой-то номер!

– Я не буду набирать. Вы пьяны!

И тут я достаю свои документы, тычу менту и начинаю проникновенным голосом рассказывать:

– Я такой-то и такой-то, кандидат наук, вот у меня командировочное удостоверение, еду в в/ч по оборонной программе (а я работал действительно тогда с министерством обороны), вот мой старший научный сотрудник, а этот человек на нас напал, он пьян. И сержант говорит нам тихо:

– Пацаны, валите отсюда.

Мы заходим в гардероб, одеваемся, оглядываясь на ПМГ – она стоит прямо у ресторана, – отваливаем и едем к моей подруге Маргоше. И там осознаем, что за фигня приключилась: на вечеринку собралась куча девушек, ни одну из них не трахнули, а мужиков всех перемолотили. Причем из трех избитых двое были на нашей совести. К тому же Моня, как нам объяснила Маргоша, был жених именинницы, а волчара – майор КГБ. Я понял, почему сержант в ресторане был с ним так неласков: как раз тогда кэгэбэшника менты бросили под поезд, и отношения между двумя конторами совсем испортились. А жена этого майора, стюардесса международных линий, позвонила Маргоше и сказала про меня:

– Егор жестоко пожалеет, что он моего мужа избил.

А Маргоша была тогда на выезде, уже документы собрала. И я решаю: надо уходить. И спрятаться так, чтобы даже Маргоша не знала, где я, – на случай если ее возьмут за одно место и начнут давить. Она же знает все мои явки… И мы выходим на улицу: февраль, полвторого ночи, денег – два рубля на двоих… Ехать нам в Москве некуда, нет таких мест… Я делаю слабую попытку, звоню одной подруге, которую давно не видел, – ее муж был кинорежиссер, причем так себе, а отец его – какой-то начальник на Мосфильме: мафиозная девка, Никиту знала и всех. Попытка и правда слабая, после долгой разлуки, да еще в два часа ночи…

– Надь, – говорю, – можно я к тебе приеду переночевать? С товарищем? У нас с ним тут такие дела, что у тебя могут быть проблемы с комитетом.

Она молчит три секунды и говорит:

– Ты чего, с ума сошел? Ты мне два года не звонил… И потом, я не одна.

Я повесил трубку и думаю: блядь, куда ехать? Некуда… Короче, я подумал: а позвоню-ка я Лиде.

– А нельзя ли к тебе приехать? С товарищем причем?

– Ты пидорас! Пошел на хуй!

– Я предупреждаю, что у тебя могут быть сложности с КГБ. – И в этот момент я ощутил себя серьезным диссидентом уровня Сахарова…

– А, так? Тогда пошли они на хуй! У меня там все схвачено. Приезжай!

Мне было очень страшно, а она такая смелая… Может, потому, что тогда она уже знала, а я еще нет, что майор был не совсем кэгэбэшный, а пожарный. (Жена же его была стюардессой вполне себе международных по теперешним понятиям авиалиний – летала в Армению.)

Приехали к Лиде в полтретьего. Проспались, а утром она говорит:

– Пацаны, отслужить придется.

– А что такое?

– Слушай, сейчас приехала одна итальянка клевая в Москву, и я должна ее развлекать, я ж ответственная за всю Италию. Вы в этом поучаствуете, причем будете башлять.

Настоящая фарцовщица… Так мы добрались до денег, которые Фролов копил на покупку «Жигулей», мы распороли подкладку, в которую они были зашиты, и я ему потом три года отдавал долг, мы впополам пошли тогда по тратам. Короче, вечером мы приезжаем в очень клевый ресторан – в Дом композитора. Садимся за стол: я с Фроловым, Лида, еще какая-то экстравагантная девка, которая перед перестройкой стала очень известной в России; звали ее Света Виккерс, помню, она была в какой-то странной шляпе – и эта итальянка, Жанетт. Ей было тогда под сороковку, она постарше меня, но красивая, sexy. И вся в бриллиантах, в которых я тогда не разбирался.