Марти Леймбах - Дэниэл молчит

Энди О'Коннор. Я не забуду это имя.

Стивен так и не позвонил, не ответил ни на один мой звонок, и я отправилась с Дэниэлом к мужу в офис. Третий этаж, в конце коридора, угловой кабинет с видом на Гайд-парк. Там я устроилась в удобном офисном кресле и вертелась на нем вправо-влево, отсчитывая минуты, пока Дэниэл карабкался на стол и тыкал пальцем в клавиши компьютера и кнопки телефона.

Десять минут прошло — Стивен не появился. Я загрузила компьютер, подключилась к сети, воспользовавшись его паролем, угадать который не составляло труда: «Эмили». Зашла в его электронный ящик и беззастенчиво покопалась в письмах. От брата — счет матчей по крикету и галиматья насчет отбора игроков; деловые е-мейлы от коллег по офису; уйма моих писем, неоткрытых, с призывами и угрозами в графе «тема» ( Прочти, УМОЛЯЮ! ПОДНИМУ НА УШИ ПОЛИЦИЮ!!! ). Я отправляла их из кафе на Бейкер-стрит, все… ну-ка, подсчитаем… все семнадцать.

Четверть часа ожидания. Не повезло мне — видно, Стивен на каком-нибудь совещании.

Мы с Дэниэлом поменялись местами, он забрался в кресло, а я уселась на стол. Сбросив туфли, я болтала ногами и кружила Дэниэла в кресле. Он счастлив, глазенки загорелись, но моя цель — чтобы он захлопал в ладоши. Крутану кресло, хлопну сама и прошу повторить. Снова крутану кресло, снова хлопну… Я едва ладони не отбила, но Дэниэл не хлопнул ни разу. Он уже в год прекрасно умел хлопать, у нас и фотографии были, а сейчас отказывался, и все тут.

— Хлоп! Давай, Дэниэл! Хлоп! — Я взяла обе его руки в свои и свела ладони вместе. — Хлоп! — Еще один виток кресла. — Ага! Ты хлопнул!

Почти правда.

Двадцать пять минут. Я кормила Дэниэла грудью в офисе Стивена. Вот было бы крику, если бы супруг увидел.

Сорок пять минут. Дэниэл заснул.

Через пятьдесят пять минут после нашего прихода помощница Стивена зашла в кабинет с документами.

— Мне жаль, Мелани. Его сегодня не будет, он работает дома. Вам разве не сказали?

Никто мне ничего не сказал.

— Он работает дома, — повторила помощница и, явно сконфуженная, с пылающими щеками, выскочила за дверь — только каблуки по коридору зацокали.

Превратив всех друзей Стивена в своих друзей, я совершила большую ошибку. Я с самого начала привечала жен и подружек его однокашников, одногруппников, а стоило ему уйти, как меня выставили из их круга.

«Наверняка это временные сложности», — цедили мне через губу. Допустим. Но если сложности временные, если Стивен вернется и все наладится, — зачем нашим друзьям меня избегать?

Они оказались только его друзьями, а моими никогда и не были.

«Как жаль. Ужасно жаль», — сочувствовали мне, но в гости не приглашали. И ко мне ни один не заглянул. Очень плотный график. Дети загрипповали. На работе аврал.

— Ты не поверишь, что вчера произошло! — воскликнула в трубку жена университетского друга Стивена. С этой парой мы даже отпуск вместе провели, обменивались подарками на Рождество, и мне казалось, что уж им-то я нравлюсь сама по себе. — Мне предложили поработать в Бристоле все выходные до самого августа!

— Что ты говоришь!

Она оказалась права — я ей не поверила.

Впрочем, и мои собственные знакомые — из дородовой группы, например — тоже куда-то испарились. У всех нормальные дети и повседневные хлопоты. Муж допоздна торчит на работе, денег ни на что не хватает, в крайнем случае — у ребенка пробки в ушах. Этим круг их забот и ограничивался. А мне было невыносимо тяжело оставаться с ними на одной волне, задавать до чрезвычайности важные вопросы: где им лучше отдыхалось, почему они покупают продукты в магазине за углом, а не в соседнем, довольны ли новой няней, или новой работой, или новорожденным? С другой стороны, я их тоже напрягала, поскольку я — живой пример того, что ни один из нас не застрахован от беды. На моего малыша никто не смотрел с восхищением, зато их дети в моих глазах были гениями, и все потому, что им удавался ошеломительный, волшебный и стопроцентно обыденный трюк: они росли нормальными детьми.

— Наш Тео так забавно произносит «Микки-Маус»! — поделилась со мной радостью одна из них. Я подружилась с ней в послеродовой группе, и наши дочери попали в одну дошкольную группу. Тео — ее младший, совсем кроха. — Ну-ка, покажи тете Мелани, что ты умеешь, котик! Скажи «Микки-Маус».

— Ики-ус! — послушно повторил Тео и засиял беззубо.

— Он чудо, правда? — всплеснула руками его мама.

Я считала ее подругой. Ну хорошо, пусть доброй приятельницей. Ее зовут Бекка, и я не раз приглашала ее на чай.

— Прелесть, — кивнула я с натужной улыбкой.

Дэниэл, к счастью, спал в коляске, избавив меня от пытки молчанием, особенно заметным в сравнении с лепетом Тео.

— А ведь ему только год и четыре! — не унималась Бекка.

Я бы ее с наслаждением придушила, если б не боязнь последствий. Как-никак ее сын умеет говорить и запросто сдаст меня полиции.

— Прививка MMR тут ни при чем, верно? — поинтересовалась одна из родительниц, ежедневно в половине первого дожидавшихся вместе со мной у ворот школы.

Я эти минуты ненавидела, но ради Эмили выстаивала в толпе мамаш и нянек, которые то и дело шикали на сверстников Дэниэла, чтобы те закрыли рот и не шумели. Я же с замиранием сердца надеялась, что Дэниэл заметит, как я гримасничаю, тычу пальцем в красный автобус или дую ему на животик, — и хоть что-нибудь повторит.

— Не знаю, — призналась я.

— Говорят, тот врач, который во всем обвинил эти прививки, — просто обманщик, — внесла свою лепту ее подруга. Она здесь оказалась просто за компанию, дети у нее старше наших и учились в одном из заведений, от которых меня всегда бросало в дрожь, — в школе для девочек Св. Павла.

Мне уже известно, что корь-свинка-краснуха — прекрасная, надежная вакцина, не имеющая ничего общего с аутизмом. Это факт. И в радиопередачах, и в телешоу мне доказывали, что я насочиняла себе связь между прививкой и аутизмом Дэниэла. А у меня в глубине души продолжала жить уверенность, что дело тут не в моей фантазии. Мой сын начал меняться после прививки, все признаки налицо; не могла я такого выдумать.

— Сомневаюсь, чтобы тот врач был обманщиком, — возразила я.

— Ой, ради бога! — воскликнула сторонница элитных школ. — Он подпевал родителям, которым непременно нужно было кого-то обвинить.

На ней бело-синий льняной костюм; лицо безупречным сердечком, красивое. Руки этой женщины никогда не касались стен, которые ее ребенок извозил испражнениями, она не терпела истерик по часу и дольше, она вряд ли к чему-нибудь в жизни стремилась до боли в сердце. Но она хотела причинить боль мне. Без сомнения.

— У моего сына аутизм. И стул у него плохой, — сообщила я этой женщине, которой наверняка плевать и на меня, и на моего сына.