Юрий Козлов - Реформатор

— А кто тебя хочет убить? — Никита Иванович подумал, что задал глупый вопрос. Проще было спросить: “А кто тебя не хочет убить?” Но, несмотря на то, что Савву хотели убить очень многие (все, кого он не успел усадить в “long, long train”), он до сих пор здравствовал. Это свидетельствовало, что в мире торжествовало зло. Савва (Сабо) был его неотъемлемой (как Никита Иванович дрянного конца человеческой цивилизации) неотъемлемой частью. Кто мог на него покушаться?

— Тот, с кем я заключил контракт на самую масштабную в истории человечества композицию, — ответил Савва. Лицо его вдруг заострилось, сошлось в линию, как лезвие топора. — Похоже, — с вековой ненавистью произнес Савва, — он раздумал платить по счетам.

— Ремир? — не поверил своим ушам Никита Иванович. — Ты заключил контракт с Ремиром? Он же собирался тебя повесить под барабанный бой на Красной площади. Как тебе удалось спастись? Неужели он тебя отпустил?

— Нет, он меня не отпустил, — плеснул себе из бутылки в фужер Савва, посмотрел на Никиту Ивановича.

Тот протестующе замахал руками.

Если бы в мире не существовало других алкогольных напитков, кроме крови со спиртом, — подумал Никита Иванович, — я бы сделался абстинентом.

— Я стоял на лобном месте под виселицей, — продолжил, обмахнув ладонью красные, как у вампира, губы Савва, — и слушал барабанный бой. Потом мне, как охотничьему соколу, натянули на голову черный колпак, чтобы я, значит, успокоился после изнурительной и успешной охоты… навечно. И я приготовился к смерти. Знаешь, слушая в черном колпаке этот барабанный бой, я думал о… — не договорив, Савва с удовольствием влил в себя новую порцию страшной жидкости.

— Обо… мне? — чуть не прослезился Никита Иванович.

— О тебе? — с недоумением посмотрел на него Савва. — Причем здесь ты? Я думал о Федоре Михайловиче Достоевском, который точно так же стоял на площади в черном колпаке, слушал барабанный бой. Правда, его собирались не повесить, а всего лишь расстрелять.

— Но ведь помиловали же, — напомнил Никита Иванович. — Царь помиловал всех этих петрашевцев. — Ему вдруг показалось, что он слышит барабанный бой. В следующее мгновение он ощутил тьму натянутого на голову черного колпака. Это я, я стоял там! — чуть не крикнул Никита Иванович.

Но он не мог там стоять.

— Их да, меня нет, — продолжил Савва. — Наверное, тот царь был добрее. Но суть не в этом. Суть в том, что слушая барабанный бой, готовясь отдать Богу душу, я вдруг понял, как… люблю Россию. Я понял, что люблю ее больше своей и даже, — улыбнулся, — больше жизни всех тех, кто в ней имеет честь проживать. Я понял, что нет вернее способа заставить русского человека любить Родину, чем поставить в черном колпаке под барабанный бой… у виселицы, у плахи, перед строем солдат с ружьями…

— И… повесить, отрубить голову, расстрелять? — тихо спросил Никита Иванович.

— Это уже не имеет принципиального значения, — пожал плечами Савва, — потому что любовь навечно поселяется в сердце казнимого.

— Вот только длится “навечно” очень недолго, — добавил Никита Иванович.

— Как сказать, — не согласился Савва. — Ведь он приходит с ней к Господу, кладет ее на Его алтарь. И сдается мне, что на Божьих весах эта внезапно обретенная любовь к Родине перетягивает многие и многие грехи…

— Значит, все эти казни… благо? — удивился (точнее, совсем не удивился) Никита Иванович.

— Все дело в том, — ответил Савва, — что нет совершенных людей. А следовательно, нет и совершенных законов, чтобы их судить. Вот почему, — развел руками, — Господь вынужден постоянно импровизировать внутри своей правоохранительной системы: вводить то трибунал, то суды присяжных, то просто… без суда и следствия. То есть, в сущности, вынужден, я подчеркиваю, вынужден сотрудничать со злом.

— Никогда! — почему-то подумал об отце Леонтии Никита Иванович.

— Буду рад, если ты сможешь доказать мне обратное, — оценивающе посмотрел на него Савва. — Неужели сможешь?

— О чем ты? — не понял Никита Иванович.

— О нас, — ответил Савва, — всего лишь о нас с тобой.

— Лучше расскажи, как ты спасся? — попросил Никита Иванович. — Не хочешь же ты сказать, что тебя спасла любовь к России? Я понимаю, тебя спас Господь Бог, но… каким образом?

— Господь Бог? — задумчиво переспросил Савва. — Возможно, но я не просил о помиловании. Допускаю, что без Него не обошлось. Но лишь в той степени, в какой Он — отрицание собственной же воли. Все было гораздо проще. Меня, видишь ли, спасли… наши бабы.

— Ну да? — не поверил Никита Иванович. — Каким образом?

— В конечном итоге, — словно не расслышал его Савва, — мир всегда спасают бабы. Особенно когда кажется, что в мире уже не осталось силы, способной его спасти. И это странно, — продолжил Савва, — потому что хорошая, настоящая, истинная любовь всегда должна заканчиваться смертью. Я это понял, когда слушал в черном колпаке барабанный бой. Но, оказывается, существует любовь, которая заканчивается… жизнью. Это женская, да, это женская любовь. Она как бы ловит смерть на противоходе, собирает урожай… с асфальта… Как, спрашиваешь, они меня спасли? Да очень просто. Перед смертью меня причащал… ну этот… ты его помнишь, мы как-то катались на его “Harley-Davidson”. Он попросил развязать мне руки, чтобы я, значит, смог в последний раз перекреститься. Они развязали. И я действительно, — с изумлением посмотрел на свою правую руку Савва, — перекрестился. В этот момент она спланировала на дельтаплане с крыши ГУМа, бросила мне десантный трос, я уцепился, и она уволокла меня в небо… — Савва замолчал, как бы продолжая сомневаться: с ним ли все это было?

— А что стало с отцом Леонтием? — спросил Никита.

— Этого попа звали Леонтием? — удивился Савва. — Понятия не имею. Хотя, подожди… Кажется… Да, кто-то мне говорил… Ремир велел его повесить как сообщника государственного преступника… под барабанный бой. На этот раз у них получилось, — сказал Савва. — Его некому было спасать.

— И патриарх не заступился? — Никита Иванович почувствовал, как в углу глаза зажглась слеза.

— Не знаю, — ответил Савва. — Может, и заступился, но Ремир не стал его слушать.

— И что было дальше? — спросил Никита Иванович.

— Она дотянула меня до самой Яузы, — продолжил Савва. — Там уже ждала другая на водяном мотоцикле. Мы домчались до грузового порта. Потом я ушел на лесовозе в Архангельск и дальше — в Норвегию. Больше я их не видел.

— Что они тебе сказали? — спросил Никита Иванович.

— Кто? — с недоумением посмотрел на него Савва.

— Цена и Мера, — напомнил имена подруг Никита Иванович. Могло статься, что Савва (Сабо) забыл эти меня.

— Ну да, Цена… это она была на дельтаплане, — с трудом припомнил Савва. — Она… мне ничего не сказала. Просто посмотрела… скажем так, не очень весело и… исчезла в небе. Ты не поверишь, но я не помню над Москвой такого синего неба, как в тот день.