Глория Му - Жонглеры

Дорога плавно огибала холм, и сразу за ним начиналась добротная ограда – гранитное основание, чугунное кружево, и рядом – пешеходная дорожка, выложенная каменными плитами.

Я приблизилась к высоким кованым воротам, толкнула створку, вошла.

Место было хорошим – и травы луговые, и птицы, и лилии, пусто и просторно, как мы любим, несколько холмов, как китовые спины, рядом и только с одного пока сбегает невеликий квартальчик города мертвых – свежие могилы с простыми железными крестами, и одна улица уже с памятниками, гранитными и мраморными.

У самых ворот – солидная кладбищенская контора, чуть подальше – недостроенный фонтан с плачущими ангелами по центру, и от фонтана – снова дорожка, обсаженная ноготками, а слева строят беседку – два полуголых черноволосых красавца (ну чем не могильщики из итальянского порно?) роют ямы под деревянные столбы.

Майка все очень толково объяснила – сначала по обсаженной ноготками дорожке до большого мусорного бака, там свернуть – и до первого памятника черного гранита с чудовищным портретом молоденькой блондинки и надписью: «Дорогой, любимой доченьке от мамы, папы и Володи, вечно скорбим», там снова свернуть, и еще раз – у третьего креста слева, пройти немножко вглубь, там и будет Артюша. Я легко нашла.

«И посмотри, сделали они каменную оградку, они обещали. Сказали – памятник только через год можно, почвы плохие, проседают, а оградку обещали».

Сделали они оградку, не обманули, молодцы.

Огорожено было с запасом, Артюшина могила и место под еще одну – Зинка озаботилась.

Ну хоть так, думала я, ты будешь всегда лежать рядом с ним. На это место точно никто, кроме тебя, не претендует.

Мне не было стыдно за свои мысли, я думала без зла, мне было жаль ее, Зину, Зину-корзину, бедную любящую девочку. Много ли она видела радости, пока он был жив?

Она всегда хотела быть рядом с ним, хотела, чтобы он ее любил, а он – любил другую, спал с другими, но, выходит, любовь побеждает все, именно она, Зина, стала главной женщиной его жизни – родила ему ребенка и будет лежать рядом с ним, когда смерть соединит их. Ничего, Зина умеет ждать как никто.

Но пока я здесь побуду.

Я перешагнула оградку и села на землю рядом с могилой.

Зачем я сюда приехала?

Затем, чтобы падать на могильный холмик, царапать сыру землю, плакать, выть – миленький мой, соколик ты мой, на кого ж ты меня покинул жить одну?.. – и дальше по тексту.

Но слез не было. Я сидела, сложив ноги кренделем, гладила влажную могильную землю, чуть подсушенную поверху солнцем, и бессмысленно, снова и снова, перечитывала табличку на кресте:

Артем

Мехлевский

21.04.1971 – 17.05.2008

Он умер три месяца назад. В середине мая. Тогда я плакала.

Мне позвонил братец мой, Митенька, и сказал:

– Артем умер.

– Какой Артем? – спросила я. В этот момент я ругалась со своим мужчиной. Обидно, но именно этот эпизод нашей совместной истории я теперь буду помнить всегда: я сижу в кресле, сложив ноги кренделем, с ноутбуком и сигаретой, а он стоит у двери. Мы переругиваемся – вяло, холодно и безжалостно, как могут только смертельно уставшие друг от друга люди.

– Наш Артем. Мехлевский, – сказал братец.

– Ты спятил? Ты что?!! Артем?!! Не может быть! Как?! Когда?!! Что случилось?!! – Я сразу заплакала. Нет, не то чтобы я заплакала как полагается, просто слезы покатились по лицу, крупные, как горох, стекали по подбородку, капали на сигарету, а я-то была в ярости, я не хотела верить, нет, ни за что.

– Ну, я пошел, – сказал мой мужчина и сразу смылся. Нет, он не был бессердечным ублюдком. Во-первых, он не знал, что со мной делать в таких случаях – за те пять лет, что мы провели вместе, я плакала едва ли трижды и каждый раз прогоняла его от себя, так что, извините, у человека сработал рефлекс. Ну а во-вторых, мы надоели друг другу. Устали. Измучились. Наши дорожки то сходились, то расходились, и похоже, между нами не осталось ничего, кроме глухого раздражения. А утешать женщину, которая раздражает, стал бы только ангел.

Митя еще что-то говорил, но мне вдруг стало дурно, как институтке, нет, скорее, как панку, я бросила трубку и ринулась в сортир.

Меня долго рвало, я никак не могла отдышаться, потом умывалась, потом снова плакала. Потом выкурила три сигареты и перезвонила Мите.

Артем был болен, страшно болен. И долго – девять месяцев понадобилось смерти, чтобы одолеть его, девять месяцев, столько, сколько обычно требуется любви, чтобы прорасти в жизнь.

Никто не знал, кроме двух человек – Майки и Фимы, Фимы Лозинского, да благословит господь его рыжую голову.

Год назад Артюша свалился со строительных лесов на объекте, переломался, конечно, здорово, и Фима, будучи его непосредственным начальником, поехал с ним на «скорой». По дороге позвонил Майке – она тоже была тогда в Киеве.

Почему Майке, а не Зине? Да потому, что Артем попросил. Чтобы не пугать жену, которая кормила младенца. Чтобы не волновалась. Чтобы не перегорело молоко. Или просто потому, что Майка была тогда в Киеве.

Фима с Майкой бледнели и трусили, Артем шутил, хирург шутил – ничего, дело молодое, жить будет.

А потом тот же хирург сказал – нет, извините. Не будет жить. Рак.

– Когда похороны? – спросила я у брата.

– Завтра утром. Гло, ты не успеешь…

Но я уже бросила трубку, заметалась по дому неуклюжей цаплей, сбивая стопки книг, опрокидывая стулья, швыряла вещи в сумку и опомнилась только у входной двери.

Кошка запрыгнула на шкаф и орала на меня оттуда пакостным, скрипучим голосом, прижав уши и вздыбив шерсть на хвосте. Испугалась.

Да, теперь у меня была кошка. Тарасик погиб два года назад – влетел под колеса.

– Стоп, – сказала я себе, бросила сумку и села на пол, – стоп. Куда ты спешишь? Теперь-то, сука, куда тебе спешить?

Я набрала Майкин номер. Она сразу заговорила в трубку, быстро, устало, без тени слез, чуть раздраженно:

– Гло, не приезжай. Гло, слышишь меня? Пожалуйста, не приезжай. Тут такой дурдом… Родители не знали, представляешь? Мама в шоке. Неожиданно умер сын. Только сегодня приехали, я не знаю, что с ними делать, они просто в шоке… А еще эти его… Я не знаю, что будет на похоронах… Эти его девки, ни стыда ни совести… Тут очередь уже выстроилась из тех, кто будет в слезах кидаться на гроб… А у него жена… И ребенок… Совести нет совсем… Я не знаю, что со всем этим делать…

– Скажи им – не при матери. Скажи – мать не знала, надо уважать ее горе.

– Думаешь, поможет?

– Нет. Но надо попробовать.

– Точно, не поможет… Каждая хочет главную женскую роль в этом спектакле… Как бы не передрались… И Зинка еще, ты ее знаешь… Ей и так плохо, а тут еще… Гло, будет фарс, будет очень стыдно, не приезжай, пожалуйста… Они все у меня на руках, и я уже не знаю, что делать…