Юрий Козлов - Изобретение велосипеда

Но когда он был уже у двери, вдруг раздался телефонный звонок. Звонил новый знакомый, Толик Ифигенин. Он сообщил, что звонит из школы, где учится сын Александра Петровича, и сделал паузу… (Не удержался Александр Петрович и задал всё-таки тревожный родительский вопрос: «Что он натворил?») На что Толик ответил, что на этот раз натворили другие, что завтра в десятом «Б» классе в половине третьего состоится интересное комсомольское собрание — последнее в году, на которое Александр Петрович и может прийти, если, конечно захочет.

— Ладно, я подумаю, — сказал Александр Петрович.

— Я вам звоню не только по своей инициативе, — сказал Толик, — но и по просьбе директора. Он просил узнать, не согласитесь ли вы ну… выступить, что ли, перед учениками. Они ведь знают ваши книжки. Всё-таки такое время, школу заканчивают. Может, скажете несколько слов?

— А что именно я должен буду сказать?

— Ну не мне же вас учить, как выступать…

— Ладно, я подумаю, — повторил Александр Петрович. — Меня вообще-то давно в школу зовут.

— Договорились! — Толик повесил трубку, а Александр Петрович захлопнул дверь и спустился по лестнице вниз, на Невский, где светило солнце и люди были одеты совсем по-летнему.

Два дня оставалось до праздников. До последний весенних праздников перед экзаменами, а летом отдыха не будет, какое лето у абитуриента?

Таня Соловьёва изумляла класс своими весенним нарядами. В школьной форме Таню давно никто не видел. Тимофей Тимофеевич устал головой качать. Женя Константинов неожиданно объявил о своём решении никуда не поступать, а идти работать инструктором на собачью площадку. Он нагло врал, что возьмёт на площадку в качестве главного учителя своего пуделя Берга, которому в этом году исполнилось пятнадцать лет. Украшенный бойцовскими шрамами, неоднократно побывавший под машинами, кусанный, шпаренный, много раз чумившийся, Берг был пуделем-долгожителем. Встречаясь на улицах с Караем, Берг пыжился, порыкивал, скрёб лапой асфальт, должно быть, вспоминая, как нещадно драл Карая, когда тот был кобелём-подростком. На сук Берг не смотрел давным-давно.

Дни солнечные и дождливые по-прежнему чередовались, как полосы на шкуре зебры, весь Ленинград таскал в сумках и портфелях зонты. Разве только Алла Степановна была без зонта и, попадая под дождь, вспоминала о доброй дюжине зонтов чёрных и цветных, оставленных в гардеробах, трамваях, метро, в телефонных будках и магазинах самообслуживания.

В школе шла исподволь подготовка к выпускному вечеру. Десятиклассники фотографировались для памятных альбомов, сдавали по десять рублей на устройство вечера. Предполагалось провести его в школьной столовой, где столы украсят казёнными скатертями, где стены разрисуют лозунгами «Даёшь университет!», где ученики и учителя будут смотреть друг на друга немного озадаченно, а когда начнутся танцы, все мальчики, естественно, бросятся приглашать учительницу физики Ингу Павловну в такой короткой юбке, с такими длинными ногами, с такими удивительными глазами, с таким замечательным произношением, с такой тоненькой талией, ах, Инга Павловна, Инга Павловна… А девочки придут с причёсками, искрящимися от лака, в белых платьицах (а может, и не в белых, прошли времена), в глазах у девочек будут плавать рыбы ожидания, и мальчики будут целовать девочек в подъездах, на подоконниках, в пустынных парках, где шуршат мётлами дворники, подняв на утреннем холоде воротники.

Миновала история, на которой Алла Степановна рассказывала о революции тысяча девятьсот пятого года, о волнениях, на флотах, о стачках и уличных боях. Тридцать пар глаз кричали ей: «Посмотри на улицу! Видишь, сирень почти зацвела! Скоро пойдём ломать букеты!» Но не смотрела Алла Степановна на улицу, на зацветающую сирень и на учеников не смотрела, отчего как-то забеспокоилась Инна Леннер, однако следующая перемена была короткой, советчик-Гектор где-то прятался, а следующим уроком была физика… Стреляли линзы солнечными зайчиками… Ломались на корню лучи… М-м-м, Инга Павловна! И спрашивает Инга Павловна нараспев, плывут, плывут слова, как корабли по морю: «Сааадофьев…» На русском-то физика сложна, а на английском? Бедные-бедные абитуриенты, которые будут поступать в технические вузы…

И бродил в это время Костя Благовещенский около отцовских кортов, посматривал Костя на теннисистов, следил внимательно за кривыми прыжками мячика, за трепыханием сетки и не знал, что сейчас имя его склоняется кабинете у директора, где сидит Толик Ифигенин, бывший школьник, а ныне работник райкома комсомола, директор Тимофей Тимофеевич что-то в блокнот пишет, Алла Степановна Ходина в окно угрюмо смотрит, Сусанна Андреевна тоже в кабинете сидит и мнёт в руках синенький скромный платочек, Аллочка Сироткина — секретарь комитета, комсомольская богиня школы, здесь же, около окна, слушает, что говорят, и тяжело вздыхает. Подстриглась недавно Аллочка — коса её острижена, в парикмахерской лежит, лишь одно колечко рыжее (точнее, русое) на виске её дрожит. Как в песне поётся… И комсорг десятого «Б» Лёша Казаков с волосами кудрявыми, как горец в бараньей папахе, пристроился на кожаном диване и смотрит удивлённо на Толика Ифигенина.

А Толик пел как птица:

— Помните, Тимофей Тимофеевич, мы с вами недавно говорили, что неплохо к школьникам в канун выпуска разных интересных людей приглашать. Вы просили через райком посодействовать. Так вот, я писателя одного пригласил. Кстати, отца Гектора Садофьева… Пусть он на заключительном комсомольском собрании посидит, послушает, потом выступит. Я сам, естественно, приду, может, ещё кого-нибудь из райкома приглашу!

— А зачем? — спрашивала Аллочка Сироткина. — Ведь имеется комсомольская организация класса. Почему ты за неё всё решаешь?

— Я ничего за неё не решаю, — отвечал Толик. — Я просто советую, как сделать лучше! — и внимательно смотрел на Лёшу Казакова. И все тоже смотрели на Лёшу Казакова, но Лёша глаза отводил или же начинал старательно отряхивать штанину.

— Да что здесь такого? — строго спрашивал Толик. — Разобрать нарушивших дисциплину товарищей?

— Никто не против, — ответила ему Алла Степановна. — Только при чём здесь писатели, товарищи из райкома? Хитришь ты чего-то, Толик…

Толик развёл руками.

— Собрание само по себе, писатель сам по себе. Он же выступать придёт, о своих книгах рассказывать! А что на собрании посидит, так это, может, ему тему выступления подскажет!

— Не знаю, не знаю, — сомневалась Алла Степановна.

— В конце концов, ведь решено же провести собрание, где первым вопросом повестки будут разбираться прогульщики? Или не решено? — спросил Толик.