Хади - Искалеченная

Воодушевленная теплым приемом, я стану время от времени приходить к этой продавщице и ее мужу, чтобы немного поговорить.

— Вы, наверное, чувствуете себя выбитой из колеи? Вам наверняка холодно!

Она пытается ободрить меня, поскольку я сижу здесь на табуретке в ее магазинчике почти неподвижно, смотря на прохожих без особых эмоций. Однажды она говорит мне:

— Кстати, я забыла! Утром была здесь одна дама. Она часто приходит и всегда очень приветливо здоровается. В Африке вы все очень любезны! Она сенегалка, как и вы, живет недалеко отсюда. Я говорила ей о вас. Может, с ней вы будете не так печальны?

Встретив эту женщину часом позже, я встала с табуретки с неописуемым облегчением. Наконец кто-то похож на меня, женщина с моей родины! Говорит на сонинке! Сестра.

— Начиная с завтрашнего дня жди меня у себя, я приду за тобой, и мы пойдем вместе на рынок.

Ко мне возвращается энергия. Я встаю очень рано и, как только муж уходит на работу, быстро делаю домашние дела, готовлю рис, потому что он любит только его, и ускользаю с этой дамой.

Когда она представила мне другую женщину из Дакара, я была по-настоящему счастлива. Эти две дамы стали для меня настоящими гидами в Париже и очень поддержали меня. Потом мой муж познакомил меня с двумя малийками, женами одного из своих друзей. Я впервые видела во Франции пример многоженства. Они готовили еду в африканских домах и предложили мне помогать им иногда, вместо того чтобы оставаться одной в квартире. У меня были теперь четыре подруги, три из них работали и поэтому казались мне независимыми. Но я быстро поняла, что малийки большую часть своих денег отдают мужу.

Мы переехали из квартиры в Порт-де-Лила в более дешевую однокомнатную квартиру с кухней и ванной. Потом новый переезд в апреле тысяча девятьсот семьдесят шестого года в квартиру еще более дешевую, увы, без душа, которая стоила всего сто пятьдесят франков в месяц. У меня не было выбора. К тому же я забеременела, это произошло спустя три месяца после приезда во Францию. Мыться можно было, поливаясь из ведра.

Однажды в день уборки, когда я выносила мешки с мусором во двор дома, чей-то голос окликнул меня:

— Ты не хочешь поздороваться, а?

Это была француженка, жившая в нашем доме. Вероятно, она знала, что мы недавно переехали сюда, и поздоровалась со мной, но я не слышала.

— Извините. Здравствуйте, мадам!

Я встретила свою французскую маму! Она почти того же возраста, что и моя мама, и ее зовут Николь. Каждое утро первой недели она приходила поздороваться со мной, а потом привела и своего мужа, очень приятного человека.

— Если тебе понадобится что-нибудь, не стесняйся попросить.

Меня удивила эта встреча, и особенно ее любезность. Нас, африканских женщин, в ту эпоху было мало в Европе. Но в своем квартале я никогда не ощущала ни малейшего неприятия, ни тени расизма. Только некоторое удивление у мадам Розы, гинеколога, которая вела мою беременность.

— Это невозможно! Ты так молода! Настоящая маленькая газель!

Я многое умела делать — приготовить еду, вести хозяйство, но не более того, и физически я была еще ребенком. Подозреваю, что на первой же консультации она увидела шрам от «вырезания», однако не задала никаких вопросов, во всяком случае мне. Она общалась с моим мужем после каждой консультации, а он ничего мне не объяснял.

Впрочем, диалог с мужем так и не наладился. Мы жили вместе, но обменивались только самыми необходимыми репликами. Ни разговоров, ни признаний. Он был кузеном, тем, кого я немного знала, членом семьи, с которым мы вместе жили. Я не испытывала к нему других чувств. Ни ненависти, ни нежности, ни любви. Ничего, кроме грустного безразличия. Я получала время от времени новости от своей семьи, которая была также и его. Я читала ему письма, кроме тех, что он приносил кому-либо в доме с просьбой прочитать. Но у меня не было любопытства к его личным делам. Я ни на что не жаловалась своей маме, даже не сообщила ей, что беременна, потому что не знала, нужно ли было держать ее в курсе. Если девушка моего возраста живет далеко от дома, должна ли она говорить об этом? У меня не было на этот счет никаких соображений. В Африке женщины в доме догадались бы о моем состоянии, вероятно, еще раньше меня, и вопрос бы не поднимался.

Моя беременность протекает сложно. Меня тошнит, я плохо ем, еще не привычная к европейской еде. Мне не хватает проса, тиепа (нашего национального блюда из риса и рыбы) и приправ из моего детства. Однажды, когда я очень захотела раздобыть африканские продукты, мой муж проводил меня до лавочки антильского бакалейщика, который продавал их. Там я купила кускус. В этот день впервые в жизни я увидела падающий снег. Помню, как поскользнулась и больно упала на спину. Я тогда не знала слова «снег» и написала маме: «Шел дождь из льдинок».

Холод навевал грусть. К счастью, маленькая община нашего дома была очень сердечной. Там были мама Николь и ее муж, семейная пара из Туниса, дама испанского происхождения, еще одна француженка с двумя маленькими дочками и пожилая дама, которую все звали Меме. Она была уже в очень преклонном возрасте, всегда элегантная и накрашенная, в маленьком белом платье. Ее окно выходило на улицу, и Меме видела всех, кто входил и выходил. Она была на пенсии. И всегда веселая. Я обрела бабушку, но с белой кожей. Меме называла моего мужа Бамбулой. Это неизвестное слово смешило меня. Николь показала мне тогда маленькие книжки своей молодости, украшенные рекламой «Банании» [4] Популярная марка детского напитка на основе какао. . Я увидела карикатуры, которые белые рисовали на чернокожих. Для них мы были — Бамбула, они для нас — тубабы, слово, появившееся при колонизации. Для меня тубабы — этнос белых — это не пренебрежительно и не презрительно, просто название. В то время когда я приехала во Францию, в этом слове не было ничего обидного.

Люди уважали нас, были всегда приветливы, здоровались, оказывали всяческие услуги. Николь и Меме называли меня по имени, я могла довериться им, но не решалась. Им самим приходилось догадываться, что мне нужна помощь, чтобы адаптироваться во Франции и выносить ребенка. Хотя в их глазах я сама была еще ребенком, а на родине — женщиной и в скором времени матерью. Я ни у кого ничего не просила из-за скромности, в какой была воспитана, или из-за гордости, а может, и недоверия. Поскольку, несмотря на то что мы все говорили по-французски, культура и традиции моих соседей были совсем другими. Такая бабушка, как Меме, у меня на родине никогда бы не жила одна, без детей, помогающих ей. Солидарность и уважение — очень важные принципы у нас. Невозможно увидеть бабушку, идущую с пакетами, без того чтобы кто-нибудь не побежал ей на помощь. Это было одним из моих первых потрясений во Франции — нехватка поддержки, привязанности и уважения к старикам. У нас говорят, что рядом со старым человеком всегда должен быть ребенок, хотя бы для того, чтобы дать стакан воды.