Ксения Духова - Игра в любовь

Я говорила про других… Найди десять отличий…

Как глупо выглядят все наши сокровенные мысли, услышанные другими.

Я хочу жарить для тебя мясо и смотреть, как ты ешь…

Спасибо, я не люблю мясо.

Я хочу общего ребенка…

У меня уже есть свой.

Мы поедем летом в Крым…

… у меня отпуск в октябре.

Весна – самое время для влюбленности. Давайте поиграем в игру – «найди объект желаний». Все равно до октября далеко.

Всю жизнь знать, что хаттифнаты [1], например, могут бесконечно плыть к горизонту, а ты – нет. Завидовать страшно, рваться сразу на все четыре стороны и – продолжать сидеть на месте. Неподвижным трухлявым пнем, тощей бледной поганкой, камнем на дороге. Сидеть и рассуждать за чаем из чашки с цветочками – о каналах Венеции, из которых пахнет затхлым… о Булонском лесе, где только туристы и проститутки… о грязи около пирамид и тропической лихорадке… Так, конечно, легче, когда знаешь, что свой уголок лучше любого горизонта. И можно сидеть себе тихонечко, неспешно пить чай с сахаром вприкуску, кисти на скатерти перекручивать, в телевизор смотреть. Хорошо, когда сломаешь ногу. Ты и выйти-то никуда не можешь – не то чтобы поплыть в темноте на лодке. Не то, чтобы на велосипеде вокруг экватора или автостопом по Африке. И только незатронутые кисти на скатерти уменьшаются быстро-быстро, а остатки чая в жестяной коробочке уже шуршат звонко и жалобно. Наверное, пора уже переходить на чайные пакетики с опилками, и заваривать их по два раза, и высушивать потом, подвесив за ниточку – на черный день. Все мои неземные любови давно закончились и высохли – как пакетики на полке. Иногда думаю – откуда? Откуда во мне столько сил любить было? Как я могла тогда годами любить человека, который во сне храпел с прерываниями и шевелил пальцами?… Вы только представьте – ночью, в тишине, вдруг и громко – рядом с вами кто-то как захрапит!.. и вы вскидываетесь на несколько сантиметров над кроватью и в ужасе, в холодном поту открываете глаза… вся комната – в лунном свете, летний ветерок овевает ваше, покрытое холодным потом тело, а на другом конце кровати – МЕДЛЕННО И РИТМИЧНО ШЕВЕЛЯТСЯ ПАЛЬЦЫ!!! Не ваши, конечно! Чужие. Сами по себе. Человек похрапывает, ноги у него тоже спят неподвижно, а пальцы – шевелятся… боже мой, какой там Хичкок, какой там Кинг…

Но я же его все равно любила. Пока он мне не сказал – ариведерчи, дорогой друг, не парься, стало быть, и будь счастлива. Наши годы прошли под знаком радости и веселья, но теперь я намерен начать жизнь размеренную и правильную. С женой, детьми и без музыки. А женщина, которая поет – у нас на всю страну одна – Пугачева Алла, да и та вечно несчастливая. Поэтому терпеть дальше еще одну поющую женщину я не в силах. Намедни, сведя воедино в табличку все мои желания и имеющиеся в данный момент возможности, я, дорогая, занялся качественным и количественным анализом наших отношений и пришел к неутешительным для тебя результатам…

Таким высоким слогом мне сообщили о разводе. Предварительно предупредив, что женщина я сильная и «из сложившейся ситуации выкарабкаюсь, конечно». А я, как альпинистка без страховки, стояла, моргала и все время спрашивала: «Ты что – меня бросаешь, да?»

Дальше было много всего, но и этот скукоженный пакетик все же занял свое место на дальней полке.

И я даже и не вспоминала, жила своей жизнью, которая качественно стала намного лучше, а количественно принципиально не изменилась. Ездила в поездах и летала в самолетах, а ночью мне снились молчаливые хаттифнаты, вразнобой плывущие в темноте на лодках.

Однажды я долго-долго смотрела на попутчиков в поезда, везущем меня по каким-то страшно важным делам. Попутчики были глубоко немолоды, женаты, судя по вросшим в пальцы обручальным кольцам, с самого детства, и удивительно молчаливы. Я уже привыкла к старикам, охотно и торопливо рассказывающим о своем возрасте, внуках, детях, болезнях, молодости. И ты слушаешь внешне внимательно-внимательно, умом понимая, что торопливость – это от того, что рассказать надо много -много, а время в пути ограничено. А параллельно – думаешь о книге, которую уже и не прочитать в поезде, встречах на завтра и самолетном варианте возвращения. И когда встречаются попутчики молчаливые – ложишься спать раньше, чем проводник начнет предлагать чай. Но эта пара даже чай не пила. Они просто сидели, взявшись за руки, и молча смотрели в окно. Я не могла их не рассматривать тайком, забывая для правдоподобия шелестеть страничками. И все ждала, когда начнется привычная процедура переодевания и стеления жестких поездных простыней. Как правило, начало натужной женской суеты определяется словами – «ты выйди, чтобы не мешаться, а я пока тут все постелю»… и потом несколько мужчин покорно стоят в коридоре и разглядывают пейзаж – каждый у своего купе. Но эти двое все сидели и сидели. Как будто у них было впереди только несколько часов, из которых ни секунды невозможно было потратить на чай и постели.

А если вы ждете трагической истории или объяснения и развязки – то ничего такого не будет.

Ночью они вышли на промежуточной станции, пожелав мне счастливой дороги.

И я конечно же опять не спросила, на какой дороге искать человека, который будет ТАК держать тебя за руку? И молчать не потому, что сказать нечего (как раз тогда и возникает много-много неважных слов), а просто – молчать с тобой в унисон. Что же, черт возьми, мы должны делать, чтобы продлить гарантийный срок своего счастья до бесконечности? Но ни одна счастливая пара не может рассказать внятно – что, как и когда. Об этом уже Лев Толстой написал, и я повторяться не буду. Все говорят абстрактно – про взаимную любовь, терпение и понимание, а я хочу по пунктам. Но конкретно не получается, получается только – как хаттифнаты ночью. Плывешь, плывешь, плывешь… очень быстро и целеустремленно. А направления, цели и результата никто не знает. Все так случайно, что жизнь оказывается, в конце концов, страшной штукой. Страшной и безжалостной.

В моем году всего три сезона: когда очень холодно, когда очень сыро и когда – ничего, даже можно жить. Снаружи мне сейчас холодно, внутри – сыро, а жить нельзя ни в каком варианте.

– Ну и вот… – Ты поворачиваешься ко мне и делаешь такое «невидящее» лицо.

Специально для меня. Чтобы сразу стало понятно, что говорить, собственно, не о чем. Хоть говорить, хоть в стенку стучать – толку никакого. А я все пытаюсь к тебе пробиться: за это лицо, за это твое «ну и вот». Продраться через твое тягостное молчание.