Анатолий Макаров - Человек с аккордеоном

— А ты, оказывается, еще и дипломат, — заговорщицки, что сделалось уже традицией, прошептал Борис, — обманул гражданку, ай-яй-яй, как это ты теперь вывернешься, когда придется ей правду сказать? Раскрыть, как говорится, глаза?

Саня не думал об атом. Старался не думать. Это было для него сейчас как смерть — нечто неизбежное, что не нужно брать в голову.

Наташа вышла па крыльцо и улыбнулась.

— Оказывается, среди вас есть догадливые люди, я только что собиралась заставить кого-нибудь вымыть ступеньки.

Саня поднял голову и впервые, набравшись храбрости, откровенно посмотрел ей в глаза. И вновь что-то с ощутимой затяжкой повернулось у пего в груди.

— Я, как Том Сойер, — развел он руками, — помните, ему надо было выкрасить забор, а он перевыполнил план: покрасил даже траву.

Саня вдруг неожиданно для самого себя помимо воли вообразил Наташу рядом с Разинским и с щемящим чувством вынужден был признать, что они, зрительно по крайней мере, очень друг другу подходят. Вдвоем их вполне можно было бы снимать для глянцевых ярких журналов — на фоне современной логической архитектуры, связанной с физической красотой и отличным здоровьем, зимних стадионов с перепончатыми, как крылья птеродактилей, крышами, прямоугольных стеклянных гостиниц, приморских ресторанов с террасами и лестницами, спускающимися к прибою.

—— Тома Сойера, насколько я помню, чем-то наградили, — сказала Наташа. — Какую же награду вы хотите себе?

— Я подумаю, — ответил Саня.

— Подумайте, а пока скажите, где можно наломать красивых листьев, я хочу немножко облагородить вашу халупу.

— Вот так, маршалы, — на крыльце появился Алик Гусев. — Мы тут романтику развели, вообразили себя бог знает кем, а женский трезвый ум все поставил на свое место. Халупа и есть халупа.

— Правильно, — подтвердила Наташа, развязывая свою индейскую косынку, — и не надо никогда обольщаться. А между прочим, романтика не должна противоречить гигиене. Она даже сделается возвышеннее и чище.

— Гигиеническая романтика, — словно прикидывая что-то и сопоставляя, произнес Алик, — странная вещь.

— Зато приятная и полезная, — отрезала Наташа, — и хорошо пахнет.

Косынку она повязала на шею, и волосы ее рассыпались свободно, одна прядь, чуть более светлая, чем остальные, упала на лоб, и тогда Наташа встряхнула головой таким женским движением, что у Сани перехватило горло.

— Я придумал, — сказал он хрипло. — Я покажу вам, где наломать листьев, а вы за это возьмите меня с собой.

— Очень бескорыстную вы себе избрали награду, — покачала головой Наташа, — прямо даже неудобно. — Она улыбнулась. — Ну что ж, я согласна, ведите меня.

Они вышли из школьного участка и зябью спустились к лесу, перепрыгивая через вывороченные пласты земли и борозды. Саня время от времени протягивал Наташе руку, она опиралась на нее, и он, как подарок судьбы, ощущал ее ладонь, узкую, теплую и сухую.

— Откуда вы знаете, что награда так уж бескорыстна? — спросил Саня. — Может быть, в этом, напротив, тонкий расчет?

Наташа остановилась и, вероятно, впервые за все это время внимательно посмотрела на него.

— Все расчеты бессмысленны и бесполезны.

— А это уже не вам судить. — Саня нагнулся и по вечному свойству попадающего в лес горожанина подобрал какую-то дурацкую хворостину. Теперь руки были заняты, и он стал спокойнее. Хотя неприятная двойственность мешала ему: он все время как будто бы смотрел на себя со стороны, и потому всякое произнесенное слово, и даже собственный голос казались ему нестерпимо фальшивыми и высокопарными.

— Откуда вам знать, что имеет для меня смысл, а что нет. Может быть, моя корысть, с обычной точки зрения, бескорыстна. От вас ничего не убудет.

Трава в лесу была еще свежа, но вся покрыта палым листом — желтым, золотым, лимонным, червленым. На деревьях листва сильно поредела и истончилась, однако кусты стояли нетронутые — иногда темно-зеленые, как летом, а иногда багровые или ярко-медные. Было тепло и влажно.

— Чувствуете запах? — спросила Наташа. — Вино. И тление. Мама говорит, что у меня типично декадентский вкус, я люблю осень и вот этот запах. Вся в бабушку. Еще хризантемы люблю и белые астры…

Их разделял низкий кустарник. Саня шел, не разбирая дороги, потому что все время смотрел на ее лицо, загороженное поминутно от его взгляда то низкими ветвями, то мокрыми листьями, то одинокими еловыми лапами.

— Кстати, об астрах, что это у вас за обычай называть себя громкими титулами? Прямо, как будто бы не в колхоз попала, а в какой-нибудь генеральный штаб?

— Это вы о маршалах, что ли? — Саня смутился. — Так, дурацкая забава. Немного тешит воображение. У Соколовского любимая книга — биография Наполеона. Он каждый вечер перед сном читает вслух из нее какой-нибудь абзац наугад. Сначала все очень веселились, а потом настолько к этому привыкли, что теперь уже не могут заснуть, пока не услышат что-нибудь про Баграм или Аркольский мост.

— Дети, — усмехнулась Наташа, — мальчишки…

— Я тоже люблю осень, — вдруг невпопад заговорил Саня, — только в городе. Мелкий дождь люблю, листья на асфальте и туман по утрам в переулках. И еще, знаете, когда за один час много раз меняется окраска неба. Как будто бы кто-то нарочно, как в театре, то одну лампу включит, то другую. Летом и весной такого неба не бывает, вы заметили, летом и весной оно или высокое, или облачное, а вот осенью…

— Что же вы замолчали? — Наташа остановилась и, подпрыгнув, обломала ветвь, полную калено-красных листьев. — Продолжайте, я слушаю.

— Что ж продолжать, как-то глупо получается, я, наверное, должен рассказывать про наше здешнее существование, про то, как мы проводим наши деревенские вечера и по ком скучаем, а вместо этого плету бог знает что про небо, про осень, которые и так вокруг нас.

— Ну и правильно. — Наташа сломала еще одну ветку. — То, что вы скучаете, — это временно, а то, что любите осень, — это постоянно. Выходит, я узнала о вас что-то настоящее.

— Это имеет какое-нибудь значение? — краснея от самонадеянности, спросил Саня.

— Конечно. Не юродствуйте и не набивайтесь на комплименты. Лучше нарвите мне в том овражке калины.

Саня послушно продрался сквозь кусты и неумело, что усугублялось рвением и боязнью показаться смешным, принялся ломать ветки.

— Хотите, я сделаю вам еще одно признание. Раз уж вы такой человек, который ценят истину. Представьте себе, я никогда еще никому не дарил цветов. По-настоящему, я имею в виду так, чтобы подлинность букета соответствовала подлинности чувств. Только воображал.

Наташа рассмеялась.

— Смотрите, как трогательно. Я думала, что таких рыцарей теперь просто не бывает. Повывелись. Эдик, с которым я приехала, вы же видели, — интересный парень, каждое воскресенье у него в машине новая девушка, так вот я его спрашиваю однажды: ты хоть одной из своих дам хоть раз букетик фиалок купил? Вы знаете, что он мне ответил? Нечего, говорит, их баловать, лучше я лишний литр бензина в бак залью.