Сугралинов Данияр - Кирпичи-II

– И дело не в теме вашего письма, Иванченко, – сказал он под незатихающий гогот всего класса. – Любовь – светлое и заслуживающее уважения чувство. Дело в вашей вопиющей безграмотности! Советский пионер сначала учится грамотно писать, а потом пишет письма.

Хорошо, он не знал того постыдного факта, что по Мишкиным письмам обучаются русскому языку монгольские пионеры. «Дарагой друк» – это сейчас можно так писать, а тогда могли и из пионеров выгнать.

В школе очкастого Пахомова любили учителя и недолюбливали одноклассники. Его дразнили ботаником и считали выскочкой, а толстого Миху Иванченко называли не иначе, как пончиком. К Михе относились скорее равнодушно, Вовка же всегда вызывал антипатию. Маленький, взъерошенный, он всегда говорил правду в глаза, не юлил, не подсказывал и не давал списывать. В драке Вовка вёл себя этаким агрессивным петушком, напрыгивал, молотил руками по воздуху, но всё это заканчивалось, как только с него слетали очки. Он всегда видел плохо, что-то там врождённое.

Мишка страдал одышкой и драться боялся, несмотря на большой рост и вес. Над ним издевались регулярно и безнаказанно – пинали в зад, прятали вещи, стирали мел с доски его зимней шапкой, закидывали ранец на дерево. Дети вообще жестоки, а Мишка, к тому же, никогда не вызывал сочувствия. У него была только мать, маленькая худенькая женщина, работавшая уборщицей в трёх местах. У тёти Раи никогда не было времени на Мишку, жив-здоров и слава Богу. Рос Мишка быстро, причём не только ввысь, а потому штаны и рукава ему были коротки, а заплатки на коленках и локтях совсем не красили. Стригла тётя Рая Мишку сама и нечасто, так что в целом вид Миша имел неопрятный – форма не по размеру, сальные волосы, грязный воротник.

Забитый и убогий Мишка, ершистый ботаник Вовка – они были моими лучшими друзьями.

Я никогда не вступался за них.

Более того, в школе я старался держаться от них подальше. Я и сам не пользовался большим авторитетом в классе, но всё-таки моё положение было не таким безнадёжным. Я хорошо учился, но не настолько хорошо, чтобы вызывать ненависть наших двоечников, безусловных заводил и спортсменов в классе. Самым сильным у нас был Петя Бурганов. От него и его подпевал и доставалось чаще всего Пахомову с Иванченко. Ко мне Петя относился вполне нейтрально, и в те немногие случаи, когда Петя проявлял ко мне благосклонность, например когда я подсказывал ему верный ответ, мне было приятно.

Вовка с Михой относились к моему поведению с пониманием. Тогда же я считал, что они должны гордиться тем, что я с ними дружу.

Жизнь нас раскидала. После школы я поступил в Питер, да так там и остался. Вовка окончил школу с отличием и уехал учиться в Тюмень, после чего вернулся и работает сейчас инженером на местном предприятии. Мишка после восьмого класса поступил в техникум, отслужил в армии и нашёл работу в охранном агентстве. Он уже не такой толстый, скорее здоровый, и драться не боится.

***

Во дворе посигналили.

– Серёж, за тобой, – сказала мама, выглянув в окно.

Я быстро оделся и спустился. Из выхлопной трубы вовкиной «девятки» идёт густой дым, а сам Вовка, притопывая, мёрзнет у машины. Дым подсвечивается габаритными огнями и выглядит зловеще. Маленький Вовка, в дублёнке и бобровой шапке, напротив, выглядит забавно.

Я вышел из подъезда и сразу же ощутил пощипывание в носу – мороз. Февраль у нас традиционно самый холодный месяц.

– Еле завёлся сегодня, – бубнит Вовка в перчатки. – Как ты после вчерашнего?

– Проспал до обеда, выпил все молоко и воду из крана, – отвечаю я.

– Счастливчик, – завидует Вовка. – Я только с работы. Еще и генеральный сегодня разнос устроил. Жена весь день звонит и пилит... Сегодня спрашивала, когда ты уедешь наконец. Я сказал, что если она не перестанет, ты тут вообще навсегда останешься.

Посмеялись.

– А Мишка где?

– Он сразу после работы туда едет. В «Ковчег», ты ж там еще не был. Живая музыка, саксофон, тебе понравится. Ладно, садись, в дороге поговорим.

В машине, кажется, холоднее, чем на улице. Вовка, осторожно развернувшись – он только недавно купил машину и получил права – выезжает из двора на улицу. Разницы в освещении почти нет, фонари в городе в большом дефиците. Едет Вовка неуверенно и аккуратно.

Проезжаем парк Ленина, сворачиваем на Вавилова, потом на Попова и вот мы в седьмом микрорайоне. Еще пять минут и вот они – огни «Ковчега». У нас маленький город, стотысячное население и все друг друга знают.

Ставим машину, заходим в ресторан, сдаём одежду в гардероб. Вовка снимает очки и протирает запотевшие стёкла. Вернув очки на место, он оглядывается и неуверенно спрашивает:

– Идём?

Киваю, и мы заходим в общий зал.

В «Ковчеге» сегодня шумно. По прокуренному помещению снуют официанты в тельняшках, а весь интерьер выполнен в морской тематике. В углу замечаю одинокого Мишку. Мы с Вовкой протискиваемся к нему. Увидев нас, он расплывается в улыбке и встаёт из-за стола. Скамейка, с которой поднялся Мишка, качается, начинает падать и только стенка задерживает её падение. Мишка не замечает, обнимает меня, Вовку и снова садится.

Мы садимся напротив. Подбегает официантка, бросает на стол меню и удаляется. Вовка трёт ладони и берёт в руки меню:

– Сейчас бы соляночки горячей!

– А я бы шашлычку заказал, – говорит Миха. – Совсем отвык от еды нормальной. Мать болеет, не до готовки. А я что – пельмени сварить, картошки пожарить. В столовой на работе всякую хрень подают, и дорого, блин. А ты, Серёг, что будешь?

– Да я из дома, только поужинал, закуски только если какой.

– Так, тогда бутылку «Столичной», томатный сок, шашлык... Какой шашлык тебе, Мих?

– Свинину!

– Ага, шашлык из свинины на рёбрышках, солянку... Закусывать чем?

– Соленья есть какие-нибудь?

– Вот, «Бабушкины соленья из погребка» – малосольные огурчики, помидоры, грибочки... Пойдёт?

– Аск! – ответили мы с Михой хором и заржали. – Нормальный выбор?

– Ну, хум хау, – поддержал нас Вовка и тоже засмеялся.

Подошла официантка – руки в боки, взгляд усталый и равнодушный.

– Ну чё, выбрали?

Пока Вовка делает заказ, я вспоминаю, как долго когда-то мы объясняли Мишке смысл этого анекдота про двух переводчиков.

– Водку сразу! – командует Миха официантке и закуривает.

Автоматически мы тоже тянемся за сигаретами. А ведь в школе не пили и не курили. Мы с Пахомовым начали в институте, а Миха – в армии.

– А помните Людмилу Ивановну? Ну, она ещё меня постригла? – вспоминает Мишка. – Я тогда зарос, помню, а она не выдержала и прямо на уроке меня постригла?

– Эээ..., – тянем мы.

Конечно, помним. Злющая математичка под хохот всего класса вытащила Мишку за патлы к доске и остригла. И не сказать, что мишкина причёска стала образцом парикмахерского искусства – скорее это было похоже на образчик буржуазной пропаганды или веяние моды двадцать первого века. Но дело, конечно же, было не в причёске. Просто вряд ли математичка осмелилась бы так поступить с кем-либо иным. Тихая же и забитая тётя Рая не стала скандалить и разбираться. И это ещё раз утвердило класс в мысли о безнаказанности издевательств над Мишкой.