Хулио Кортасар - Добрые услуги

С некоторых пор мне стало трудно разжигать огонь. Спички не те, что прежде: нужно держать их головкой вниз и ждать, пока пламя как следует займется; дрова сырые, и как ни твержу я Фредерику, чтобы приносил мне сухие поленья, вечно они пахнут сыростью и плохо горят. Как начали у меня дрожать руки, все стало получаться с трудом. Раньше я в две секунды заправляла постель, и простыни выглядели, будто только что из-под утюга. А теперь все верчусь и верчусь вокруг кровати, а мадам Бошамп сердится и говорит, что платит мне повременно вовсе не затем, чтобы я часами разглаживала складочку здесь да морщинку там. А все потому, что руки дрожат, да и простыни нынче не те, такие толстые, грубые. Доктор Лебрен сказал, что ничего у меня нет, надо только беречь себя, не простужаться и ложиться пораньше спать. «И этот стаканчик красного время от времени — а, мадам Франсинэ? Не лучше ли от него отказаться, да и от перно перед обедом?» Доктор Лебрен — врач молодой, и для молодых его лечение подходит. В мои времена никому бы и в голову не пришло, будто в вине есть что-то плохое. И потом, я же никогда не пью так, как некоторые: как, скажем, Жермена с четвертого этажа или плотник Феликс, эта скотина. Не знаю, с чего это пришел мне нынче на память мсье Бебе и тот вечер, когда он угостил меня бокалом виски. Мсье Бебе! Мсье Бебе! На кухне в квартире мадам Розэ, вечером, во время праздника. Я тогда часто выходила, я еще работала в разных домах, повременно. В доме мсье Ренфельда, в доме сестер, что учились играть на пианино и на скрипке, и в других разных домах, очень хороших. Теперь-то я кое-как хожу три раза в неделю только к мадам Бошамп, да и это, похоже, долго не продлится. Руки у меня дрожат, и мадам Бошамп сердится. Теперь-то уж она не порекомендовала бы меня мадам Розэ, и мадам Розэ не пришла бы за мной, и я не встретила бы мсье Бебе на кухне. Нет уж, кого-кого, но только не мсье Бебе.

Когда мадам Розэ пришла ко мне, было уже поздно, и побыла она всего минуточку. Дом-то мой на самом деле — всего одна комната, но поскольку есть там кухня и стоит та мебель, которая осталась после того, как умер Жорж и пришлось все продать, думаю, я имею право называть эту комнатенку моим домом. Так или иначе, а стоят там три стула, и мадам Розэ сняла перчатки, села и сказала, что комнатка маленькая, но очень милая. Мадам Розэ меня прямо поразила, даже жаль, что сама я была одета, как замарашка. Она меня застала врасплох, и на мне была та зеленая юбка, что мне подарили в доме сестер. Мадам Розэ ни на что не смотрела, то есть смотрела и тут же отводила глаза, будто стряхивала с себя все, что ни увидит. Носик у нее был чуть наморщен: может, ей досаждал запах лука (я так люблю лук), а может, где-то пописала бедняжка Минуш. Но я была рада, что мадам Розэ пришла, так ей и сказала.

— Да-да, мадам Франсинэ. Я тоже рада, что застала вас, ведь у меня столько дел... — Она снова сморщила носик, словно эти самые дела дурно пахли. — Я хочу вас попросить... То есть, мадам Бошамп подумала, что, возможно, вы будете свободны в воскресенье вечером.

— Ну разумеется, — сказала я. — Что же мне еще делать в воскресенье после мессы? Заскочить на минуточку к Гюставу и...

— Да-да, конечно, — перебила мадам Розэ. — Если вы свободны в воскресенье, я бы хотела, чтобы вы помогли мне по дому. У нас будет праздник.

— Праздник? Мои поздравления, мадам Розэ.

Но мадам Розэ, казалось, это вовсе не понравилось, и она тут же встала.

— Вы могли бы помочь на кухне, там будет много работы. Если вы сможете прийти к семи, мой дворецкий вам все объяснит.

— Разумеется, мадам Розэ.

— Вот мой адрес, — сказала мадам Розэ и протянула карточку кремового цвета. — Пятьсот франков вас устроит?

— Пятьсот франков, что ж.

— Ну, скажем, шестьсот. В полночь вы освободитесь и успеете на метро. Мадам Бошамп сказала, что вы человек надежный.

— О, мадам Розэ!

Когда она ушла, я едва не расхохоталась, подумав, что чуть было не предложила ей чашечку чаю (долго бы мне пришлось искать целую чашку, без трещин и щербинок). Иногда я забываю, с кем говорю. Вот когда иду в дом к какой-нибудь даме, то сдерживаюсь и говорю, как положено прислуге. Может, все потому, что дома у себя я никому не прислуживаю, а может, мне до сих пор кажется, будто я живу в хибарке из трех комнат, какая у нас была, когда мы с Жоржем работали на фабрике и ни в чем не нуждались. А может, так часто шпыняю бедняжку Минуш, которая писает под кроватью, что уж и вообразила себя важной дамой, не хуже мадам Розэ.

Перед самым входом у меня отломился каблук. Я тут же проговорила: «Взад и вперед, пусть мне повезет, отыди вон, черт». И нажала на звонок.

Вышел господин с седыми бакенбардами, будто в театре, и впустил меня. Квартира была огромная, пахло мастикой. А господин был дворецким, и пахло от него духами.

— Наконец-то, — сказал он и провел меня по коридору к службам. — В другой раз позвоните лучше в ту дверь, что слева.

— Мадам Розэ мне об этом ничего не сказала.

— Еще бы госпоже думать о таких вещах. Алиса, это мадам Франсинэ. Дайте ей какой-нибудь из ваших передников.

Алиса провела меня к себе в комнату за кухней (а кухня-то какая!), и дала фартук, слишком большой для меня. Вроде бы мадам Розэ поручила ей мне все объяснить, но вначале, услышав про собак, я подумала, что тут какая-то ошибка, и все смотрела на Алису, на бородавку, что росла у Алисы под носом. Проходя по кухне, я заметила, что все такое шикарное, сверкающее, и мысль, что я буду весь вечер мыть хрустальную посуду и складывать на подносы лакомства, какие едят в подобных домах, грела мне душу: куда лучше, чем пойти в театр или поехать за город. Может, поэтому я вначале не очень-то поняла про собак, а все смотрела и смотрела на Алису.

— Ну да, да, — повторила Алиса, которая была бретонкой, и это видно было с первого взгляда. — Так сказала хозяйка.

— Но почему? Разве этот господин в бакенбардах не может заняться собаками?

— Господин Родолос — дворецкий, — произнесла Алиса с благоговейным почтением.

— Ну хорошо, не он, так кто-нибудь еще. Не понимаю, почему я.

Алиса вдруг начала хамить.

— А почему бы и нет, мадам...

— Франсинэ, к вашим услугам.

— ...мадам Франсинэ? Работа нетрудная. Фидо хуже всех, барышня Люсьенна его совсем избаловала...

И она снова принялась мне все объяснять, голоском сладеньким, будто фруктовое желе.

— Суйте ему все время сахар и держите на коленях. Когда мсье Бебе приходит, с собачкой тоже сладу нет, очень уж балует ее, знаете ли... А Медор зато очень послушный, да и Фифин не вылезет из своего угла.

— Значит, — сказала я, так и не оправившись от изумления, — собак здесь целая прорва.