Стивен Фрай - Теннисные мячики небес

– Я тебя очень люблю. Ты ведь знаешь?

Уже повернувшийся к экрану Альберт ответил с набитым курятиной ртом:

– Я тебя тоже. Я тоже. О, смотри! Уже от кого-то почта пришла. Видишь, еще и с довеском – «И я ненавижу Коттера». Интересно, что там.

Альберт дважды щелкнул мышью. Экран мгновенно опустел.

– Что за херня?

Ярко-красный текст ленточкой зазмеился по экрану.

ТЫ ХОЧЕШЬ ДУЭЛИ? ТЫ ЕЕ ПОЛУЧИЛ. ВСЕ ТВОИ ФАЙЛЫ ЗАРАЖЕНЫ. ПРОЩАЙ.

– Нет… нет! – Альберт выключил и снова включил компьютер.

– Что случилось, милый?

– Это он, он! Послал мне долбанный вирус! Поверить не могу. Вся система уничтожена. О господи!

– Но он же не мог…

– Должно быть, он ведет постоянный поиск. Обнаружил австралийский сайт и понял, что это я. Дьявол!

– Ладно, Альберт. Успокойся.

– Ничего, лэптоп у меня все еще есть. В него он не влезет. Начну сначала. Еще и получите сделаю. Пойду с ним в кибер-кафе. Это только начало, мать его! В Сети все равны.

– Альберт…

– Не могу разговаривать, мам. Работать надо. Закрыв дверь сына, Порция медленно прошла на кухню. Вся страшная правда обрушилась на нее. Эшли и Руфус Кейд. Могла бы и раньше догадаться, хоть была бы настороже. Эшли и Руфус Кейд. А Гордон следующий.

Из люка в стене, соединяющего кухню со столовой, доносился странный шумок – будто фермер ворошил вилами сено. Гордон сидел за обеденным столом, роясь в груде факсов. Порция подумала, что никогда не видела его таким оживленным и энергичным. И предпочитала не вспоминать о страхе, который по временам замечала в его глазах.

«Мы будем бороться, пока не очистим имя моего мужа от грязи».

Сколько раз за свою жизнь она слышала эти слова от жен Эйткина, Гамильтона, Арчера, Клинтона, Никсона и других людей, несчетных, пытавшихся выпутаться из скандала, между тем как жены их «стояли плечом к плечу рядом с ними»?

Она знала, что Гордон – не плохой человек. Он, как и большинство мужчин, по-детски жаждал быть любимым, по-мальчишески отчаянно норовил доказать свою значительность. Порция могла вообразить его совершающим множество недостойных поступков, причем по множеству достойных причин. Он потратил большую часть жизни на попытки как-то «зацепиться». Второсортный муж, проживающий доходы жены, которая вышла за него из жалости, из-за того, что впала в отчаяние. В начале их супружества они целиком зависели от денег Хиллари. Порция была блестящей студенткой, работала над докторской диссертацией, впереди у нее маячила перспектива университетской карьеры, а Гордон – американцем-аутсайдером, так толком и не сумевшим приладиться к здешней жизни. Десять лет пустых обещаний, которыми кормили его друзья, нанесли его гордости тяжелый урон.

– Я сейчас вроде как финансовый советник.

На самом-то деле он вел комиссионную торговлю закладными. По мнению Порции, лучше уж было продавать оконные рамы или травяные настойки.

– Подвернулась возможность получить привилегированный контракт. Пока приглядываюсь. Очень внимательно. – Это Гордон подумывал, не открыть ли ему кофейню на американский манер.

– Ну, как вам сказать. Бизнес-консультации.

И тоже пустой номер.

– Посредничество, мягкий товар. – Продажа кофейных фьючерсов, с использованием того немногого, что осталось после смерти Хиллари. И тут он тоже прогорел.

И наконец, последний бросок. Собственно, идею подала Порция, хотя Гордон старался об этом не вспоминать. Она услышала по радио передачу о резком падении цен на чай и кофе – давней теме его нытья.

– Дорогой, я знаю, такое падение цен обходится тебе очень дорого. Но как насчет сборщиков?

– Ну, им, наверное тоже не сладко приходится.

– Уверена, на Западе многие готовы платить за чай и кофе немного больше, если сочтут, что помогают этим третьему миру.

– Отличная мысль, мам!

– Да, вроде бы смысла она не лишена.

– Порш, тут все работает немного иначе…

– А как, пап?

– Помню, – продолжала Порция, – Питер заставлял нас покупать никарагуанский кофе. Чтобы поддержать революцию и показать нос Америке. Его продавали повсюду. В книжном магазине «Коллегс» [81] Магазин в Лондоне, специализировавшийся на продаже советских книг и левых английских изданий , в лавках здоровья – в такого рода местах. Была реклама в «Нью стейтсмен». А Питер даже вывесил рекламные плакаты в хэмпстедской библиотеке.

– Конечно, в теории-то оно хорошо…

– А почему ты всегда зовешь деда Питером?

– Правда? Все-таки об этом стоит подумать, тебе не кажется, Гордон?

И наконец-то он кое-чего достиг. Успеха на собственных условиях.

Порция просунула голову в люк:

– Гордон, мне придется уйти на час-другой. Тебе ничего не нужно?

– Все хорошо, Порция. Все хорошо. Из Африки, Южной Америки, Индонезии поступила куча сведений в мою пользу. Выглядят просто отлично.

Порция улыбнулась и подняла вверх оба больших пальца. Она давно уже думала, что в столовых, которыми редко пользуются, воцаряется меланхолическая атмосфера заброшенности. Гордон и раньше раскладывал документы на этом столе, и никогда ничего путного не получалось. Запах мебельной полировки и свечного воска напоминал Порции о смерти. Мухи засахаривались и умирали, надолго сохраняясь в носике полупустого графина с портвейном, паутина окутывала на каминной доске высохшие цветы и еловые шишки. Порция помнила зеркало над буфетом затянутым в черную ткань. Питер, Альберт и Гордон, все в изодранных шейных платках, отсидели неделю, оплакивая Хиллари, на низких деревянных скамеечках, – у Альберта было такое торжественное, такое белое лицо, что ей хотелось покрыть его поцелуями, крепко прижать к себе. Питер провел эти семь дней, скорбя о жене, а возможно, и об атеизме единственной дочери, о ее презрении к ритуалам. Столовые не оставляют надежд. Ровно никаких.

Утро Саймон потратил на разговоры по телефону. Теперь он просматривал в электронном ежедневнике список намеченных на сегодня дел.

Письмо в колледж Сент-Марк ok

Джон ok

Флойд ok

Дрейперы ok

Агенты по недвижимости ok

М'бинда ok

(отель?) ok

Альберт ok

Акции КЭ ok

ДМ ok

Ну что ж, действует он достаточно проворно, успевает следить за всем. Сегодня он думал покинуть офис пораньше, отправиться в «Лордз» [82] Крикетный стадион в Лондоне, принадлежащий Марилебонскому крикетному клубу и попрактиковаться в крикете. Но, пока он просматривал список, какая-то часть его сознания нашептывала страшное слово «скучно». Скоро все будет кончено. Саймон от души выругал себя по-русски. Потом по-шведски. Человеку его способностей скучно быть не может. Сама эта идея нелепа. Он может стать кем только захочет. Писателем. Изобретателем. Переводчиком. Государственным деятелем. Диктором. Филантропом. Коллекционером. Прожигателем жизни. Если ему никогда не было скучно в маленькой больничной палате на далеком острове посреди Каттегата, как может он заскучать, когда весь мир лежит перед ним, точно площадка для игр?