Уильям Бойд - Неугомонная

— Да… Ева Делекторская, — сказал Ромер задумчиво, как будто мысли его были о чем-то другом. — Кто бы мог подумать?

Он протянул руку так, будто хотел похлопать ее по плечу, но потом раздумал.

— Все очень довольны. Очень.

Ромер посмотрел в полуденное небо с большими тучами, серыми, тяжелыми, пугающими.

— Война начнется уже через месяц, — сказал он тем же самым мягким голосом. — Или через два. Большая война, которая захватит всю Европу.

Он оглянулся и улыбнулся Еве.

— Мы внесем свой вклад. Не беспокойся.

— Работая в Службе бухгалтерии и делопроизводства?

— Да… А ты была когда-нибудь в Бельгии? — неожиданно спросил Ромер.

— Да. Один раз была в Брюсселе. А что?

— Просто подумал, что тебе бы там понравилось. Пока, Ева.

И Ромер наполовину отсалютовал ей, наполовину помахал рукой и вышел медленной походкой. Ева слышала, как он насвистывал. Она развернулась и задумчиво побрела к автобусной станции.

Девушка сидела на автобусной станции в ожидании автобуса на Галашильс, когда вдруг заметила, что наблюдает за другими людьми, находившимися в этом зале и ждавшими своих автобусов, среди которых были мужчины, женщины и несколько детей. Она изучала их, оценивала и присваивала каждому ярлык, и вдруг подумала: «Если бы ты только знал Коля, если бы только знал, кем я стала и чем я теперь занимаюсь». И тут Ева чуть не вскрикнула от неожиданности: она неожиданно поняла, что все и в самом деле изменилось, что она уже по-другому смотрит на этот мир. Такое чувство, будто нервные окончания ее мозга претерпели изменения, будто все в ней заменили, и Ева вдруг поняла, что ее обед с Ромером одновременно ознаменовал конец старого этапа ее жизни и начало нового. Ей открылось с почти огорчительной ясностью, что для разведчика мир и люди, его населяющие, становятся не такими, какими они являются для всех остальных. Слегка содрогнувшись от охватившего ее возбуждения, Ева поняла в этом зале ожидания на эдинбургском автовокзале, что смотрит на мир вокруг себя так, как должен смотреть разведчик. Она думала о том, что сказал ей Ромер, о его «золотом» правиле, и задавала себе вопрос: относится ли это только к разведчикам, или же всем людям лучше жить в этом мире, никому не веря? И гадала, сможет ли она когда-нибудь поверить кому-нибудь снова.

Я ПРОСНУЛАСЬ РАНО, СИЛЬНО НЕ В ДУХЕ от приснившегося мне привычного сна: будто бы я умерла и смотрю со стороны, как Йохен справляется с жизнью без меня — обычно он был веселым и счастливым. Этот сон стал сниться мне после того, как сын начал говорить, и я сопротивлялась своему подсознанию, время от времени привлекавшему мое внимание к этой глубокой озабоченности, этому неврозу. Почему мне снится своя собственная смерть? Мне никогда не снится смерть Йохена, хотя иногда я думаю об этом, но редко, и то всего секунду-другую, а потом сразу в испуге гоню эту мысль прочь. Я почти уверена, что у всех бывают такие мысли о любимых людях — это ужасное последствие подлинной любви к кому-либо: вы вынуждены представлять свой мир без этих людей и ощущать его ужасы пару секунд. Взгляд украдкой в щелку на пустоту, на большое безмолвие по ту сторону. Мы не можем справиться с этим — я, во всяком случае, не могу справиться и с чувством вины убеждаю себя в том, что каждый должен пройти через это, что это очень человеческая реакция на человеческое состояние. Надеюсь, что я права.

Я выскользнула из постели и прошлепала в спальню сына. Он сидел на кровати и раскрашивал картинки в книжке-раскраске, вокруг были разбросаны цветные карандаши и восковые мелки.

Я поцеловала Йохена и спросила, что он рисует.

— Закат, — ответил он и показал мне страницу, всю пылавшую оранжевыми и желтыми красками, на которые сверху словно синяк наплывали фиолетовые и серые цвета.

— Это немного грустно, — сказала я, все еще пребывая не в духе под влиянием сна.

— И вовсе нет, это должно быть красиво.

— А что ты хочешь на завтрак?

— Мамочка, сделай мне хрустящий бекон.

Я открыла Хамиду дверь — сегодня на нем не было новой кожаной куртки, только черные джинсы и белая рубашка с короткими рукавами, сильно накрахмаленная, как у пилотов гражданских авиалиний. В другой раз я бы посмеялась над этим, но сейчас, после моего вчерашнего faux pas, [12] Ложный шаг, промах (фр.). а также учитывая тот факт, что за моей спиной в кухне был Людгер, лучше говорить с иранцем приветливо и вежливо.

— Привет, Хамид! Отличное утро! — наигранно бодро сказала я.

— Опять светит солнце, — монотонно ответил он.

— Да-да.

Я повернулась, приглашая его войти. Людгер сидел за кухонным столом в футболке и шортах, заталкивая ложкой в рот кукурузные хлопья. Легко было догадаться, о чем подумал Хамид — по его неискренней улыбке и скованности — но в присутствии Людгера объяснить что-либо было все равно невозможно, и я решила просто познакомить их.

— Хамид, это Людгер, мой друг из Германии. Людгер, это Хамид.

Я не представила их друг другу накануне. Вчера я сперва отвела Людгера в квартиру, усадила его в гостиной и только после этого продолжила — не без трудностей — занятия с Хамидом. После того как я закончила урок и Хамид ушел, я пошла к Людгеру — он уже спал, растянувшись на диване.

На этот раз Людгер поднял сжатый кулак и сказал:

— Аллах акбар.

— Ты уже видел Людгера, — сказала я бодро. — Он пришел вчера, во время нашего урока. Помнишь?

На лице Хамида не отразилось никаких эмоций.

— Очень приятно, — сказал он.

— Ну что, пошли заниматься?

Я проводила его до кабинета. Сегодня Хамид был совсем не похож на себя: мрачный, можно сказать, почти в отчаянии. Я заметила, что он подровнял бороду — и стал выглядеть моложе.

— Ну и, — продолжила я с фальшивой бодростью, садясь за свой стол, — и что же сегодня задумали Амберсоны?

Он проигнорировал мой вопрос.

— Этот Людгер, он отец Йохена?

— Нет! О боже! Нет. С чего ты взял? Нет, Людгер — брат отца Йохена, младший брат Карла-Хайнца. Ну надо же! Нет, нет! Вовсе нет!

И я нервно рассмеялась от облегчения, поняв, что сказала «нет» шесть раз. Можно ли придумать еще более подчеркнутое отрицание?

Хамид попытался скрыть свою радость, но ему это не удалось. Он сидел и улыбался, как идиот.

— Ах вот как. А я думал, что он…

Хамид сделал паузу, сложил ладони вместе, прося прощения.

— Прости меня, я не должен был себя вести себя так.

— Вывод?

— Вывод. Значит, Людгер — дядя Йохена.

Вывод был правильным, но должна признаться, что никогда не думала о Людгере Кляйсте подобным образом (в нем и отдаленно не было ничего от дяди — само словосочетание «дядя Людгер» казалось до ужаса противоречивым), и уж, само собой, я представила Людгера Йохену как «друга из Германии». У них не было времени познакомиться ближе, поскольку мне нужно было отвести сына на день рождения, а Людгер сказал, что он «прошвырнется в какой-нибудь паб», а когда он вернулся в тот вечер, то Йохен был уже в постели. Так что все объяснения пришлось отложить.