Альберт Лиханов - Слётки

Глебушка взор свой опускал, уши у него краснели. Да, он желал бы повторить Бориса, разве плохо стать чемпионом? Он соглашался с учителем, что заблуждается, не ценит предоставляемой возможности, упускает удачу. Обещал на той же неделе прийти и – не приходил.

Он вернулся в тир бедным оруженосцем всадника на белом коне. Через несколько месяцев, зимой, приехал в свой первый зимний отпуск Борис, и первое, что пожелал после праздничного обеда, – пойти в тир к Хаджанову.

Глебка это понимал, не противился. Борис надраил ботинки, застегнул китель на все пуговки, шинель, и они двинулись по улице. Поравнявшись с входом в старый парк, где перекрикивались вороны, Боря смешливо глянул на братца и, словно в детстве, взял его за руку. Наконец-то они облегченно засмеялись, и Глебке показалось на минуту, что встретились они с братом только сейчас, когда Борис так знакомо улыбнулся ему и совсем как раньше взял его за руку.

Правда, прошли они так недолго, всего несколько шагов – ведь город глядел на братьев во все глаза, прохожие оборачивались – не мог не привлекать их взгляд молодой человек в погонах, для городка этого вовсе непривычных, с большой таинственной буквой «К» посредине.

Переменился ли Борис? Совершенно! Рядом с Глебкой широко шагал молодой, уверенный в себе человек, на лице его блуждала легкая улыбка. Он «оторвался от ветки родимой» – вдруг пришли Глебу на ум лермонтовские стихи, которые он вычитал в библиотеке. Оторвался, но ему не страшно – он летит и уверен, что летит правильно.

Хаджанов был на месте, и восторгу его не было конца. Чего он только не налопотал, лучезарно улыбаясь! И что это – лучший день его жизни, и что он испытывает к Боре такие же чувства, как к кровному сыну, и что Боря в грядущем – он, Михаил Гордеевич, это чувствует всем сердцем – прославит своей службой и подвигами родной город Краснополянск, а уж тир, теперь юношескую спортивную школу, прославит в веках. Борис смеялся, перебивал старшего, они совсем не замечали Глеба, который, впрочем, совершенно против этого не возражал. Ему хватало того, что он купался в лучах братовой славы – ведь на него во все свои карие шары пялились черноволосые мальчишки, пришедшие на тренировку. На Бориса пялились и на него! Получалось, Бориного жара хватало на двоих, никак не меньше!

Когда Борис с Хаджановым вдоволь нахлопали друг друга по спинам и плечам, тренер новых учеников распустил, и втроем они уселись за чай. Чай у Гордеевича был разный, но сам он предпочитал черный, байховый. Глебка все хотел узнать, почему он так называется. Они принялись прихлебывать его из забавных стаканчиков, округлых, с широким горлышком, которое оканчивалось широкой же и загнутой манжеткой.

Майор спрашивал, курсант отвечал, Глебка слушал, и здесь выяснилось: еще до присяги Борик совершил четыре парашютных прыжка, один из них был ночной, изучает технические основы десантирования, конечно же, научился укладывать парашют, штудирует и многое другое, без чего в армии не прожить, – уставы разные, тактику, ну и всякое оружие, не считая, конечно же, общеобразовательных предметов, например, той же истории. то же касается лично Бориса и его стрельбы, то тут дело швах. Из мелкокалиберки в училище не стреляют. Культивируются автомат и пистолет, боевые, конечно. Так что речь идет о выработке навыков, умения, привычности, что ли. Среди курсантов все больше говорят про АКМ, автомат Калашникова, его различные модификации, ведь десантника мелкокалиберное оружие не спасет – вся тактика боя с десантированием основана на автомате да на гранатомете. Боря при этом не огорчался, не кручинился, ни о чем не сожалел – просто выкладывал все как есть.

– И такого оружия, как ваш «шмайсер», там, Михаил Гордеевич, нет! – сказал Борис, ставя точку.

Майор вздохнул, удалился за свою знаменитую занавесочку, дальше которой никто, кроме него, не ступал, вынес «страдивари» – чистенькую, сияющую масляным цветом, протянул:

– Хочешь, постреляй!

И где-то с час они палили. Сначала Борис, стрелявший малый стандарт, а потом и Глебка. Старший брат запросто повторил мастерский норматив, а Глебка лупил даже в молоко, и выходило, что он не просто подтверждал свое неумение, но будто бы и вообще отказывался от этого спорта.

Это все придет ему в голову гораздо позже, а тогда он глупо мазал, глупо улыбался своим промахам, и даже спрашивал себя: зачем жжешь патроны, они ведь недешево обходятся майору Хаджанову! А тебе все эти стрельбы совсем не понадобятся! Не могут два брата делать одно и то же – стрелять!

Стрелять – это не из жизни, а из спорта, а в жизни если где и стреляют, так только на войне.

После тира они пошли домой, но Глеб почувствовал, что Борис ведет себя как-то нервно: поглядывает на него, ускоряет шаг, потом останавливается, задумавшись, точно что-то забыл, но где – в санатории? Или – вообще?

Когда они поравнялись со взрослой библиотекой, Борис, отвернувшись, сказал Глебу, чтобы тот шел домой, а он заглянет сюда. Все в Глебке оборвалось: вот оно что! Верно, ведь когда старший брат уезжал в училище, Дылда садилась в тот же вагон. Но мало ли… Оказалось – достаточно.

Глеб оглядывал своего брата, слегка удивляясь: выше среднего роста худощавый красивый курсант, без скольких-то там кратких лет офицер, и – вот! Да за ним эти девицы – одна другой краше – табуном ходить должны, а он к какой-то там Дылде собрался, старше его, пусть даже библиотекарша теперь. Но они-то, оба причем, знавали ее вульгарной школяркой, предводилой с пивной бутылкой в руке.

Все это вертелось в голове и на языке Глебки, и во взоре его удивленном увиделось бы внимательному глазу, но взгляд Бориса не то что невнимательным был, он бродил где-то в стороне – по кронам дерев, по кустам и невзрачным городским строениям: устремления их расходились в разные стороны.

Глебка кивнул и пошел домой, не оборачиваясь. Сперва он просто шел, тяготясь своими мыслями, потом вздохнул, отпустив заранее все Борькины грехи, даже если они и были, – ведь взрослый же он человек, в погонах, мастер спорта, самостоятельная, взрослая личность – какое он, младший, имеет право на его, старшего брата, решения?

Да и вообще – в чем дело, Глебушка? Живи сам!

Он побежал. Ветер летел ему навстречу, что-то уж слишком острый и крепкий, просто слезы выбивал из глаз! К чему бы это? К непогоде, к снегопаду? Или даже к буре?

Глебка, пока к дому бежал, ясный для себя вывод сделал: Борис имеет все права, и он ему ничего про Дылду не скажет. Все!

Но когда встретил их и раз, и два, по городским улицам прогуливающихся, поразился все же неверности старшего: приехал на несколько буквально дней, и все с ней да с ней, вместо того чтобы с братом время провести, поговорить всерьез или хотя бы с горевской командой снова сойтись – разве мало вещей, которые обсудить следует во всяких важных подробностях? Да и вообще! Разве мало в городе других девчонок – в тыщу раз симпатичней, чем эта?