Альберт Лиханов - Слётки

Но – нет, оказалось, не помогло. Просто такая временная терапия. Учитель объясняет новый материал, потом спрашивает, ребята о чем-то говорят, ясно, что отвлекают – и Глебка шел на этот манок, играл в настольный теннис, перекидывал шарики слов, но вдруг какая-то сила хватала его за горло, сжимала изо всех сил, и он, почти задыхаясь, бежал в туалет, открывал кран с холодной водой и глотал невкусную, начиненную хлоркой воду, почти захлебываясь, смывая ею свои жгучие слезы.

Такие приступы, почти припадки, случались с ним и на улице. Однажды он шел мимо барского парка, и вдруг откуда-то из-за дальних завес памяти вырвалась яркая, будто в кино, картинка: Борик в белой навыпуск рубахе с распахнутым воротом скачет лошадкой по извилистой корявой тропке там, за кованым старым забором, а он, Глебка, вцепился в его плечи, в рубаху, и Борик ржет, кричит «иго-го», и Глебка смеется, ничего больше, просто смеется!

Ему года три, от силы – четыре, разве помнит себя человек в три года, ясное дело – нет, но вот вырвалась же из-за кулис времени эта картинка, значит, помнит! И смех того безоблачного счастья сам собой сорвался в рев, в слезы, в горькое понимание – это не только не повторится, но даже сама память об этом должна умереть, споткнувшись о знание, что лошадка выросла и погибла.

Глебка прижался к забору с ржавой железной вязью, прибился к кирпичному, красному, осыпающемуся столбу и плакал навзрыд, и тогда кто-то тронул его за плечо.

Он вздрогнул, обернулся, увидел незнакомого старика. Одет тот был точно нищий – в замурзанную ветхую телогрейку, какие-то серо-буро-малиновые штаны, в кирзовые сапоги, которых никто уже не носит даже в самой непутевой деревне. Как будто человек этот вышел не из-за угла, а вообще из другого времени, может быть, даже из далекодавней войны, про которую показывают кино по телеку. А глаза у него были светло-голубые, совсем молодые, мальчишечьи и глядели на Глебку весело, даже восторженно, точно этот старик неожиданно встретил вдруг сына своего или внука. Но сказал старик совсем не совпадающее с выражением своего лица, хотя и успокаивал:

– Ты, сынок, не горюй. Еще не такое испытать придется. Потом, все так же радостно улыбаясь, проговорил:

– Ты о другом думай. За что будешь в своей жизни. За кого. Кого любить станешь. Кого жалеть. Почему.

Был ноябрь, землю укрывал затоптанный грязный снег. А на старике не было шапки. Легкий ветерок слабо шевелил его редкие белые и короткие волосы – этакий легкий пушок.

Глебка подумал, что этот дедушка на кого-то очень похож, где-то он его видел. Но вспомнить не мог. Он подумал еще, что дедушкины слова довольно безрадостны, и почему же тогда он так весело улыбается.

Старик повернулся и пошел своей дорогой. Глебка подумал, ведь ему без шапки-то холодно.

– Нет, – ответил старик, будто услышал Глебкин вопрос. И прибавил: – А брат твой жив, понял?

Глебка бессильно поник в своем углу – между кованой решеткой и старинным столбом.

– Потому и улыбаюсь! – повысил голос старик, не оборачиваясь И развел руками, удивляясь, как не поймет малец такого простого. Глеб опустил голову – всего-то на какое-то мгновенье, а когда поднял, дедушки уже не было, хотя до поворота тут было еще метров пятьдесят, не меньше.

Он вскочил и побежал вдогонку. За углом тоже никого не было. И никаких следов на снегу.

Впрочем, снег был лежалый. Ничьих следов не разберешь.

Сначала Глебка просто не мог прийти в себя. Постоял на углу, помотал головой, потом пробежал еще квартал, вправо – может, дедушка как-нибудь быстро прошел. Никого не было.

Вернулся домой, хотел сразу рассказать бабушке про радостного старика и про то, что он сказал о Боре, но передумал. Как-то получалось несерьезно, что ли… Ведь если уж на то пошло, Глебка должен был того дедушку расспросить как следует, узнать, откуда у него такие сведения, а он молчал, только слушал, как будто загипнотизированный, и все.

Да может, ему старик этот просто примлился? Бывает же с людьми и не такое.

Глебка уж и себе не верил – да было ли это вообще? Поначалу он ходил по городу, привередливо вглядываясь в каждого старика. Однажды даже вроде как в розыск пустился – после школы, не снимая ранца, стал заходить всюду, где народу побольше, – в магазины, в сбербанк, на почту. Расспрашивал и близкую ребятню – не встречали ли, мол, такого-то и такого? Никто не встречал. Только тогда Глеб, вовсе и не собираясь этого делать, как-то вдруг, будто кем-то подталкиваемый, рассказал про старика бабушке. Прямо там, у нее в кухонном закутке. Бабушка перестала кашеварить, выключила все конфорки и уставилась на Глебку. Потом глаза ее наполнились слезами. Отирая их тыльной стороной ладони, она бормотала:

– Не может быть! Не может быть!

– Так что ты думаешь? – допытывался Глебка. – Куда он подевался, а?

– Куда, куда! – невнятно отвечала она. – Туда же, откуда явился.

– А явился откуда?

Она махнула рукой, отвернулась, затряслась, спросила – то ли Глебку, то ли себя, то ли неведомо кого:

– Но как же жив-то? Ведь схоронили!

Это она говорила про Борика, и Глебка тысячу раз это же спрашивал – как же жив-то, если… И сам он, Глебка, бросил в могилу пригоршню земли?

В общем, рассказал он бабушке про старика с веселыми глазами, но легче не стало. Ничего, кроме бабушкиных слез, округлившихся глаз, испуга, недоумения. Но такого и у него самого было – хоть отбавляй.

Еще одна забавная мелочь в тот день ему показалась. Выйдя из кухонного закутка, Глебка меланхолично, все еще думая о загадочном старике, подошел к старому их зеркалу в полный рост, которое бабушка звала странным словом «трюмо», и погляделся в него. Он, конечно, и раньше в зеркало смотрелся, особенно когда собирался на утренник в школе, потом – на вечер, и зеркало исправно отражало сначала ребенка, потом отрока, как сейчас. Ничего особенного – зеркало как зеркало, и мальчишка как мальчишка – отражается в стекле, да и только.

Но тут произошло нечто странное. Может быть, первый раз в своей жизни Глебка не просто глянул в зеркало, поправляя челку или осматривая пиджачишко, а вгляделся в собственное лицо.

Он даже отшатнулся: мальчишка, который смотрел на него из зеркала, был страшно похож на старика, возникшего невесть откуда. Только мальчишка не улыбался и был мальчишкой, а не стариком. Но черты лица, но глаза, нос, уши – были один в один.

Будто на Глебку смотрел Глебка же, который, постаревши, без труда может стать дедом, встреченным у барского парка.

Он поморгал глазами, но ничего не менялось. Были они поразительно похожи – мальчик и старик.

Глебка чертыхнулся, помолчал и отправился к крану, чтобы сполоснуть разгоряченную голову: примлится же такое, ей-Богу!