Евгений Клюев - Давайте напишем что-нибудь

Установив физическую природу находящегося в ней внутреннего света, Марта озаботилась тем, на что его можно было бы употребить. Насколько она помнила, одна из функций рентгеновских лучей состояла в том, чтобы посредством их осуществлять контроль за качеством изделий и материалов. Если бы Марта не сидела сейчас в тюрьме, она тотчас бы бросилась проверять качество единственного на данный момент интересовавшего ее изделия – Абсолютно Правильной Окружности из единственного на данный момент интересовавшего ее материала – спичек. Но делать это, находясь в тюрьме особенно бесчеловечного режима, было, разумеется, слишком трудно. Тогда она направила сноп света на стену карцера – и Хлучи сделали свое дело: на стене, как на экране, спроецировались безутешные лица Ближнего и Кузькиной матери, сидевших каждый в своей камере по соседству.

– Киснем? – бодро спросила Марта.

– Киснем, – охотно согласились те. – А какие будут предложения?

– Предложения будут сложные, с сочинением и подчинением, – предупредила она.

– Зачем нам все эти сложности? – полезла на рожон Кузькина мать, но была тут же снята с рожна Ближним.

– Вы, Кузькина мать, хорош капризничать, – сказал он. – Только капризов Ваших сейчас не хватает!.. Не обращайте на нее внимания, Марта.

И Марта, как обещала, начала создавать сложные предложения с сочинением и подчинением, оформившиеся в такую вот небольшую, но прекрасно построенную речь, сопровождаемую щедрыми, но совершенно никчемными комментариями Кузькиной матери, – их до поры до времени Марте удавалось игнорировать:

– Дорогие друзья, – вы, с которыми я поровну делила горести и радости последних дней жизни на свободе и которым я доверяю больше, чем себе!

– Напрасно Вы себе так мало доверяете, надо больше доверять, – строго заметила Кузькина мать.

– Вот мы, наконец, и в тюрьме особенно бесчеловечного режима, – продолжала Марта, – ибо мы, как сказали бы многие, доигрались. Не будем понимать этого буквально: каждый из нас вполне и вполне способен осознать, что глагол «доиграться» в данном случае отнюдь не означает «достичь в игре определенного момента, близкого к ее завершению». В подробности же переносного значения данного глагола давайте лучше не вдаваться…

– Нет, отчего же, давайте вдадимся! – закричала Кузькина мать, но никто не вдался.

– …поскольку, с любой стороны, очевидно: ни для кого из нас построение Абсолютно Правильной Окружности из спичек не игра. Да и можно ли назвать игрой то, что является смыслом твоей жизни и что для тебя дороже всего под этим небом?

– Под каким «под этим» – под вот этим вот? – показала, но не попала пальцем в небо Кузькина мать.

– Иногда наши души терзают сомнения – словно бы ища чего-то, мы озираемся по сторонам и говорим себе: ну, не может, не может, не может такого быть, чтобы дороже этой вот пригоршни спичек не было для меня ничего… а жизнь во всем ее многообразии, а дети, а любимые люди? Но жизнь во всем ее многообразии когда-нибудь кончается – как у Ближнего, дети когда-нибудь подрастают – как однажды у Кузькиной матери и у меня, любимые люди когда-нибудь становятся такими далекими, что почти неразличимы – как… не буду говорить у кого…

– Ну и не говорите, подумаешь… и так понятно, у кого! – не унималась Кузькина мать.

– …так вот, когда ты остаешься один на один с самим собой – вроде каждого из нас, брошенного в одиночную камеру, то вдруг с леденящей душу отчетливостью начинаешь понимать: единственное, что требуется от тебя в этом мире, – построить отведенный тебе участок Абсолютно Правильной Окружности… в чем бы это ни проявлялось!

– Что значит – «в чем бы это ни проявлялось»? – совсем потеряла питательную почву под ногами Кузькина мать.

– Кузькина мать, – жестким, как кровельное железо, голосом сказала Марта, – или сами произносите речь, или не мешайте другим!

– Мне легче произнести самой, чем другим не мешать, – призналась Кузькина мать. – Только я по-своему, ладно?

И, не дождавшись разрешения, глухо, как в танке, заговорила:

– Кузька… слышишь ли ты меня, Кузька!

– Слышу! – устами отошедшего на задний план автора настоящего художественного произведения отозвался с заднего же плана чуткий Кузька.

Кузькина мать вздрогнула – вероятно, не ожидая такого резонанса в пространственно-временном континууме художественного целого, но мужественно продолжала:

– Вот… повиниться перед тобой хочу. Я ведь, Кузька, давно уже в построении Абсолютно Правильной Окружности из спичек чем могу помогаю, как ты знаешь…

– Знаю и горжусь, мать! – снова донеслось с заднего плана. – Здесь, в Вышнем Волочке, это все знают… и я – за одно то, что являюсь твоим сыном, – пользуюсь среди населения заслуженным уважением.

– Мною заслуженным? – с недоверием спросила Кузькина мать.

– Конечно, тобою – не мною же! – расхохотался Кузька.

Некоторое время было тихо. Вежливые Марта и Ближний не решались напомнить о себе.

– Кузька… – вдруг снова позвала Кузькина мать.

– Чего?

– Я ведь не договорила еще…

– Договаривай!

– Ох, тяжело договаривать… Я, в общем, чтó сказать хочу: ты у меня свет в окошке, Кузька!

– Это я знаю, мать, – дальше-то что? – с нетерпением воскликнул с заднего плана Кузька.

– А дальше… дальше то, что бывают в жизни моей отдельные моменты, когда я думаю не только о тебе… эх, зачем я вру – когда я думаю не о тебе… опять вру – когда я не думаю о тебе!

– О ком же ты думаешь? – строго призвал ее к ответу Кузька.

– Да в том-то и дело, что не «о ком»… а «о чем». Я думаю об этой долбаной Абсолютно Правильной Окружности, а не о тебе, Кузька! Но скажу в свое оправдание: это очень редко случается, – Кузькина мать так налегла на слово «очень», что практически подмяла его под себя.

– Стыдно, мать! – с горечью отозвался Кузька. – Стыдно и… противно. Тут практически весь Вышний Волочёк уверен в том, что мысль об Абсолютно Правильной Окружности из спичек ни на мгновение не покидает твоего просветленного сознания… а ты вóт как о ней: дол-ба-на-я! Не поймет тебя весь Вышний Волочек, мать… не поймет.

– Да наплевать мне на весь Вышний Волочек! – крикнула в направлении Вышнего Волочка Кузькина мать. – Мне важно, чтоб ты, ты один…

– Грех плевать в родное гнездо, и нет этому прощения! – бескомпромиссно произнес Кузька. – Тебе, мать, дорого придется заплатить за это.

– Чем же заплачу я, Кузька? Кровью? – В голосе Кузькиной матери звучала готовность номер один.

– Хуже! – злорадно ответил Кузька и торжественно произнес: – Ты мне больше не мать!

– А кто тебе теперь мать? – машинально спросила Кузькина мать, не желая, чтобы сын оставался сиротой.