Джон Коллиер - «На полпути в ад»

— А это ваша? — спросила она.

— Да, это моя, — ответил он.

Больше юная ангелица ничего не сказала, лишь поглядела на то, как дрожит ее рука в его руке, а после опустила восхитительные ресницы и тихонько вздохнула. Сердце пылкого молодого ученого так и зашлось от восторга, ибо он заприметил начало индукции — того самого явления, которое неописуемо упрощает усилия психоаналитиков.

— Так-так! — произнес он наконец. — Теперь предстоит выяснить, чем вызвано выпадение памяти. Вот история болезни. Судя по всему, ударов по голове не было.

— Что есть голова? — осведомилась она.

— Вот ваша голова, — объяснил он. — А вот ваши глаза, а вот ваш ротик.

— А это? — спросила она.

— А это, — объяснил он, — ваша шея.

Очаровательная юная ангелица была самой лучшей из всех больных. Ничего-то ей не было надо, только угодить своему врачу, поскольку таков уж механизм индукции: он, врач, представляется больной ослепительно-яркой личностью из забытого детства. Естественную ее наивность усугубляла наивность амнезии, вот ангелица и приспустила простыню, которая укрывала ее до подбородка, и спросила: — А это что?

— Это? — переспросил он. — Как можно было забыть, что ЭТО? Я вот не забуду до конца жизни. Никогда не видел таких прелестных плеч.

В восторге от его одобрения, ангелица задала еще один-два вопроса и доспрашивалась до того, что наш достойный молодой аналитик вскочил со стула и принялся мерять палату шагами в состоянии неодолимого возбуждения.

— Бесспорно, — пробормотал он, — я испытываю встречную индукцию в чистейшем ее виде или по меньшей мере в наиболее интенсивном. Столь выраженный пример этого феномена должен, безусловно, стать предметом кропотливого экспериментального исследования. Свою работу я озаглавлю "Демонстративно-соматический метод применительно к случаям полной амнезии". Ортодоксы нахмурятся, ну и пусть; в конце концов, в свое время неблагосклонно косились даже на самого Фрейда.

Опустим занавес молчания над последовавшей затем сценой, ибо тайны психоаналитической кушетки — все равно что тайны исповедальни. Однако ничего святого не существовало для Тома Бревнохвоста, который к этому времени успел обхохотаться. "Право же, — думал он, — какой грех на свете может быть непростительнее, чем увести образцового молодого психоаналитика за ту черту, где он позабыл и себя, и свою карьеру, и профессиональную этику?" В определенный момент позволив себе стать видимым, коварный старый дьявол склонился над кушеткой с цинической усмешкой на обветренном лице.

— Ах, что это, родной? — вскричала юная ангелица голосом, исполненным смятения и безысходности.

— Что "это"? — попытался уточнить молодой аналитик, в тот миг как раз поглощенный своими исследованиями.

Ангелица умолкла и впала в меланхолию. Она-то знала, кого увидела, и теперь, припомнив кое-какие обстоятельства, пожалела, что не подумала о них раньше. Всем известно, что от сокрытия подобные грехи не умаляются.

— Увы, — сказала она. — Я, кажется, вновь обрела память.

— Так, значит, ты исцелилась, — вскричал аналитик в восторге. — А мой метод оказался правильным и будет единодушно принят всеми моими коллегами, по крайней мере теми, у кого пациенты хоть на четверть так же красивы, как ты! Но расскажи же мне, что ты припомнила. Прошу тебя не как врач, а как твой будущий муж.

Как легко один грех следует за другим, особенно когда возлегаешь на только что совершенном грехе! У бедняжки-ангелицы не хватило духу разрушить счастье своего избранника, сообщив, что через семь лет он вынужден будет уступить ее толстому и щетинистому врагу рода человеческого. Она промурлыкала, что заснула в ванне и что подвержена лунатизму. Этот рассказ был принят с энтузиазмом, и счастливый молодой аналитик умчался оформлять разрешение на брак.

Враг человеческий без промедления снова стал видимым и теперь с гнусной благосклонностью взирал на свою жертву.

— Быстро сработано! — одобрил он. — Избавила меня от уймы хлопот. Другая бы, попав в Нью-Йорк, выламывалась бы чуть ли не неделю. В награду подкину тебе чемодан-другой с одежкой, чтобы твои объяснения не рассыпались, а тогда выходи за этого малого и будь счастлива. Надо отдать должное старине Тому Б.: у него даже в хвосте нет ни на волос ревности!

По правде говоря, старый негодяй понимал, что рано или поздно ангелица за кого-нибудь да выйдет замуж, а поскольку был он ревнив как демон, то смекнул, что лучше ревновать к одному, чем к двоим. Кроме того, по его мнению, с ее сторону благоразумно было выбрать хорошего кормильца и добытчика, у которого битком набиты холодильник и стенной бар, да еще в подвале хорошо работает котельная, где ночью можно будет выспаться в тепле. С этим у психоаналитиков всегда все в порядке. А окончательно склонило его в пользу данной кандидатуры следующее соображение: брак, основанный на лжи, обычно чреват и другими прегрешениями, для обоняния лукавого столь же приятными, как для нас грешных — розы далилии.

Сразу же оговорим, что в отношении последнего наш подлец был горько разочарован. Никакая жена не могла бы вести себя более по-ангельски, чем наша ангелица. Больше того, сладкие одуряющие ароматы домашних добродетелей подействовали на дьявола так угнетающе, что он устремился в Атлантик-Сити — подышать свежим воздухом. Тамошняя курортная атмосфера оказалась до того головокружительной, что он и провел там почти все семь обусловленных лет. Таким образом, ангелице почти удалось позабыть о будущем в неисчерпаемом счастии настоящего. К концу первого года она произвела на свет крепыша-мальчика, а к концу третьего — красавицу-девочку. Квартира у них была обставлена с безукоризненным вкусом; муж поднимался все выше и выше по служебной лестнице, и на всех симпозиумах психоаналитики неизменно встречали его аплодисментами. Однако, когда истекал седьмой год, опять заявился враг рода человеческого-посмотреть, как делишки. Он рассказал матери семейства, чего нагляделся в Атлантик-Сити, и подробно остановился на том, как заживут вдвоем, когда истечет ее время. С этого дня он к ней зачастил, и не только тогда, когда она пребывала в одиночестве. Он был напрочь лишен такта и позволял себе возникать перед ангелицей в такие минуты, когда даже самому толстокожему дьяволу должно быть понятно, что его присутствие обременительно. Она закрывала глаза, но враги рода человеческого через закрытые глаза видны даже лучше. Она горестно вздыхала.

— Как ты можешь горестно вздыхать в такие минуты? — спросил однажды муж. Ангелица не могла толково объяснить, и между ними едва не пролегла пропасть разрыва.

— Диву даюсь, — сказал аналитик в другой подобный раз, — не связано ли это с твоими переживаниями, накопленными до того, как ты теряла память. Возможно ли, что ты излечилась не до конца? Это подрывает мою веру в собственный метод.