Ладислав Фукс - Мыши Наталии Моосгабр

Госпожа Моосгабр попятилась, не в силах произнести ни слова.

– Мадам, бегите. – прошипел кто-то, – Бога ради, бегите, не то вас побьют.

– Мадам, быстро, быстро отсюда, – прошипел кто-то другой, – бегите отсюда, не то вас измолотят.

– Мошенница, – крикнул кто-то третий, – воровка!

А потом в толпе кто-то заорал:

– Где тут камень?

Но госпожа Моосгабр ничего уже не слыхала. Она лишь чувствовала, как чьи-то руки вытягивают ее из людского кольца, смыкавшегося вокруг нее все плотнее, увидела поднятые кулаки, а за толпой голов какие-то лица, которые ужасающе смеялись, ей казалось, будто это были те, что прятались в каком-то ближнем проходе и, может, откуда-то знают ее… а потом она уже и не понимала, что с ней происходит. Кто-то бросил ей на голову пачку газет, которая лежала у нее за спиной, но слегка промахнулся. Она уже мчалась прочь с теми несколькими экземплярами, которые остались в руке, мчалась к перекрестку, а кто-то вслед кричал: «Быстрее, быстрее бегите!», а кто-то другой вопил: «Патруль, патруль!», а еще кто-то: «Отдайте деньги, что вы выманили у нас, бросьте их на землю…» Но она уже мчалась через перекресток по белым полосам на асфальте, мчалась на красный свет наперерез потоку машин, мчалась мимо торгового дома «Подсолнечник», и ее туфли без каблуков сваливались с ног, и длинная черная юбка путалась под ногами, и путалось под ногами еще что-то, о чем она не имела понятия, она увидела полицейского в черной, окованной серебром каске и с бахромой на плечах, она бежала, бежала и вдруг…

Вдруг, когда силы ее были на исходе, в ней все утихло. Это было в минуту, когда она вбежала в первую из трех убогих улиц близ своего дома и когда уже действительно не могла бежать дальше. Когда кровь в голове и груди стучала так отчаянно, что, казалось, этим стуком повергнет ее наземь. Она даже не понимала, почему так внезапно позади нее все смолкло, пожалуй, это было какое-то чудо дивное, или, может, это произошло потому, что большой перекресток она пробежала на красный свет и поток машин преградил преследователям дорогу. Бог весть. Но действительно, когда она остановилась в первой из трех убогих улиц, потная, изможденная, со стучавшей в голове и груди кровью, за ней не было ни одной живой души. Она увидела, что навстречу идут какие-то совсем безучастные к ней люди, которые даже не знали, не предполагали, что случилось, они шли откуда-то с противоположной стороны, а за ними – чуть дальше – другие: в перепачканных известкой блузах, они свистели и визжали, это были, наверное, каменщики, что возвращались с работы… Госпожа Моосгабр вскоре снова продолжила путь и в конце концов добежала до дома. Она вбежала в проезд, обежала кирпичи, тачку и бочку с известкой, открыла дверь и прошмыгнула в квартиру. В кухне она опустилась на диван, словно старое высохшее подрубленное дерево. И разве что смогла еще разжать руку, из которой на пол к ее ногам выпало несколько номеров «Расцвета». Там же на полу лежал и конец толстой веревки, ее другой конец был в кармане.

Никто не знает, что произошло потом в квартире госпожи Моосгабр. А установить, что происходило в ее голове, и вовсе невозможно. Может, она смотрела на какие-то номера «Расцвета» у своих ног, а в голове проносились выкрикиваемые на углу названия, может, она смотрела на толстую веревку, лежавшую у ног, а в голове проносились образы, которые нельзя описать. Возможно, по временам она смотрела на буфет и видела то, что там стояло, – пакет с порошком, белым, как сахар, пакет с мышиным ядом «Марокан»… Никто не знает, что в эти минуты происходило в квартире госпожи Моосгабр, как не знает и того, что происходило в ее голове. Точно лишь одно: когда часы у печи пробили три, госпожа Моосгабр очнулась.

Госпожа Моосгабр внезапно встала с дивана и бросилась в комнату. Подошла к столику. Открыла его, вынула несколько тряпок, старую печатку, старую обтертую сумку, в которой было два гроша, пятак и двадцать геллеров… потом еще пошарила рукой. Вытащила страшенный чепец с бантом и очки, оставшиеся после покойного мужа, возчика на пивоварне. Потом пошарила снова и вынула коробочку. В ней были красные, зеленые и желтые бусы из бамбука, подвески на проволоках и пакетик с перчатками. И наконец вынула пудру, помаду и карандаш для бровей. А потом все пошло, должно быть, в довольно быстром темпе. Госпожа Моосгабр посмотрела на себя в зеркало, возможно, на миг у нее сжалось сердце. Возможно, она удивилась, что на ней нет шляпы с длинными дрожащими перьями, а всего лишь чепец с бантом, что на носу очки и что она выглядит не как артистка или жена камердинера, а, скорей всего, как богатая вдова из общества «Спасение» или из баптистской общины. А может, она вообще не смотрела на себя в зеркало или посмотрела на себя мельком, как человек, которому некогда, а может, так и не посмотревшись в зеркало, вернулась в кухню. Она пошарила по буфету, где стоял пакетик с порошковым сахаром-ядом «Марокан», возможно, взяла пакет, возможно, лишь отодвинула его или придвинула – этого никто не знает.

Но одно точно: она схватила черную сумку – не ту, с которой ходила на кладбище, а другую, поменьше, – нащупала в юбке горсть четвертаков, вырученных за продажу газет, и какую-то карточку… и вышла из квартиры. Она никого не встретила ни в проезде, ни перед домом, как не встретила никого и в трех убогих улочках. Было четыре часа дня.

В страшенном чепце с бантом, завязанным на шее, в больших круглых очках в черной оправе, с накрашенными и напудренными щеками, с накрашенными губами и бровями, с ниткой цветных бамбуковых бус, с подвесками на проволоках и в белых перчатках с кружевом… в своей длинной черной юбке, но не в той блестящей, праздничной, а в старой, в блузке и туфлях без каблуков… она оказалась на перекрестке у торгового дома «Подсолнечник». Перебежав перекресток по белым полосам на асфальте, подошла к углу главного проспекта, посреди которого была редакция «Расцвета», а в дальнем конце проглядывалась площадь Альбина Раппельшлунда… К тому углу, где еще совсем недавно она выкрикивала злополучные газетные заголовки и где сейчас от всего этого ужаса и разбросанных газет не осталось и следа – то ли растащили их на растопку, то ли их убрал подметальщик. Но недалеко от угла стояли люди – мужчины, женщины и школьники – и о чем-то разговаривали. Госпожа Моостабр прошла быстро, ей показалось, что они говорят о каком-то близком празднике… нет, она не вслушивалась. Она поправила очки и устремилась к киоскам из стекла и пластика, где несколько человек ели и пили, а потом заспешила по большой улице, которая тоже сюда выходила. По ней она шла и шла, пока наконец не свернула за угол и не оказалась перед приютом святого Иосифа.