Норман Мейлер - Евангелие от Сына Божия

Я понял, что веду себя чересчур откровенно. Однако сохранять терпение и невозмутимость было трудно. И больше всего вреда приносили благочестивые евреи. Их целомудренная святость была с душком; они подванивали, точно устрицы, гниющие на солнце подле взрастившего их моря.

Поэтому на вопрос о том, как я смею отпускать грехи, я ответил:

— Зачем искать разумные объяснения? Этого человека принесли ко мне парализованным, а потом он сам вынес свою кровать из синагоги. И шел почти не спотыкаясь — ну разве совсем чуть-чуть.

Книжники затаили обиду.

С каждым днем я все отчетливей понимал, почему Господь избрал именно меня. Я видел, как люди, творение Отца моего, испытывают Его долготерпение. Мы. люди, живем Его щедротами, ничего не давая взамен, и лишь множим свои грехи. Потому-то Ему и понадобился простой человек вроде меня, который мог бы выслушать рассказы о людских ошибках. Я вспоминал, какая пустота поселилась в душе моей во время поста, и постигал, откуда взялись все бреши и пустоты в сердцах других людей и почему они не могут уважать и любить себя, даже когда размышляют о добрых своих поступках. Душа опустошается пред лицом грехов своих. Как же глубоко сочувствовал я грешникам в тот миг, когда понял замысел Божий. И я молился, чтобы Господь всегда обращался к людям через меня.

Я понял, что нуждаюсь в учениках, которые последуют за мной везде и всюду и исполнят то, что сам я, по скудости своих способностей, исполнить не умею. Встретив на таможне Левин, я тут же сказал: «Идем со мной», потому что лицо его было хорошим и умным, а в глазах горел ясный огонь.

Левий пошел с нами. Меня нисколько не смущало, что он — сборщик налогов. Однако вскоре я узнал, что мытари, собирающие подать для римлян, — самые непопулярные люди во всей стране. У меня же было одно мерило для грешников: есть ли что-то в их лицах, что внушает надежду на счастье и спасение? Для меня даже в мошеннике, даже в прислужнике римлян крылось больше Божественной сути, чем в безгрешном, но забитом, не вдохновенном праведнике.

Кроме того, мне нужно было набрать двенадцать человек, по одному на каждое колено Израилево, двенадцать человек, которые не отведут взгляд и позволят мне проникнуть в самую его глубину, в самое сердце.

Лишь один человек по-прежнему оставался закрытым для меня, и звали его Иуда Искариот. Чернобородый, красивый. Я хотел видеть его среди двенадцати своих последователей, хоть и не мог заглянуть ему в душу. Не мог — потому что в глазах его полыхало пламя. Оно сверкало, слепило. И я, ослепленный, позвал Иуду с собой. Он заявил, что любит бедняков, а богачей — прожив среди них достаточно долго — презирает. Собственно, богачом был его родной отец, и Иуда говорил, что досконально знает все хитрости и обманы сильных мира сего. Я понял, что смогу почерпнуть у него много полезного. В то же время я заподозрил, что такого соратника мне подарил сам Сатана. Впрочем, это меня тоже не особенно тревожило. У нас были другие, более насущные заботы.

Я жил среди этой дюжины людей, готовых следовать за мной повсюду, и надеялся, что смогу обучить хотя бы нескольких из них изгонять бесов. Тогда я пошлю их проповедовать в одиночку. Для этого, однако, нам надо было по-настоящему сблизиться. На Симона-Петра я мог положиться вполне, чего не скажешь о сыновьях Зеведея, Иакове и Иоанне, а также об Андрее, Филиппе, Варфоломее, Фоме, еще об одном Иакове, Фаддее, Симоне Кананите и Иуде Искариоте, речь о котором шла выше. Его, как я понял, вообще ничему не обучишь. Слишком горд. Еще меньше надежды было на сборщика податей Левия, который прозывался еще и Матфеем, но я все-таки стану называть его Левием, а единственным Матфеем пусть остается всем известный автор одного из евангелий.

Мой выбор учеников вызвал большое неудовольствие фарисеев. Мне случалось сидеть за столом в доме Левия бок о бок со множеством грешников, по преимуществу сборщиками налогов. Их тяготила необходимость служить римлянам, и они стыдились своих единоверцев евреев. Оттого и тянулись ко мне.

Но стоило книжникам и фарисеям однажды застать нас вместе за трапезой, они возмутились:

— Как может он общаться с этим отребьем?

Я же не хотел усугублять свои распри с капернаумскими фарисеями, поэтому ответил просто:

— Тому, кто цел и невредим, лекарь не нужен. Он нужен тому, кто болен. Я здесь, чтобы покаялись грешники, а не праведники.

Я не знал, как объяснить фарисеям, что, столкнувшись лицом к лицу с нечистым духом, грешники порой проникаются отвращением к прежним своим привычкам, в то время как праведники только и думают, как бы уберечься от соблазнов Сатаны, и потому зачастую терзаемы душевным раздором.

Кстати, я с радостью вкушал пишу за одним столом с грешниками. Некоторые из знакомцев Левия были грязны и неопрятны (поскольку Левий привечал в своем доме самых обнищавших друзей), но, узнав этих людей поближе, я, право же, усомнился в достоинствах многих богачей. Ведь богачи никогда не употребляют свое богатство на счастье ближнего. Здесь же, в кругу обездоленных грешников, я увидел, что они умеют не только обидеть друг друга, но и искренне пожалеть. Лица бедняков за столом Левия были полны гордого достоинства, словно незачищенная, траченная солнцем, дождем и ветром узловатая древесина.

Впрочем, я понимал, что для фарисеев все это — не доводы. Они твердят только одно:

— Ученики Иоанна Крестителя постились. Почему твои не делают то же самое?

По ночам я представлял их надменные лица, благочестивые речи и размышлял. Эти евреи говорят, что заботятся о моей религии, но при этом отвергают грешников. Почему?

Вопросов у меня было множество. Действительно, почему я выбрал в ученики людей, которые едят и пьют куда охотнее, чем молятся? Может, в пику тем, кто хвастливо провозглашает себя истинными потомками Авраама и считает, что от них требуется лишь прилежно посещать синагогу? Я говорил себе, что когда-нибудь этих праведников не пустят на небесный пир. Туда пригласят лишь бедняков и грешников. Так рассуждал я, потягивая вино и удивляясь тому, что пью так много. В родительском доме вино пили только в дни особых торжеств. Теперь же мы запивали вином любую трапезу.

Мои ученики любили кутить и предаваться веселью. Но и я не прочь был выпить с ними доброго вина. И вообще, сейчас не время умерщвлять плоть постом. Надо готовиться к служению Господу. Пост же сделает нас угрюмыми, и мы станем похожи на праведников, которые так боятся других людей, что восхваляют Бога лишь словом и никогда — делом.

Вот такие мысли обуревали меня, пока я пил вино. Я принесу спасение всем грешникам. Но времени так мало, а впереди столько препятствий! Голова моя шла кругом. Что, к примеру, делать с язычником, который пожелает креститься? Сможет ли он отринуть своих прежних идолов? Станет ли он тогда изгоем в родной семье?