Александр Тарнорудер - Ночь - царство кота

— Славим тебя, создатель, защитник земли и неба, о Ра, сын Убасти, повелитель небес. Сердца наши принадлежат тебе, давшему нам живые души. Пусть сияет вечно твой небесный свет, твой вечный огонь, освещающий мир. Преклоняемся перед тобой, о Ра — создатель жизни и света, защитник смертных.

— Божественную почесть воздаем мы тебе, о, Ра, создателю жизни и света, защитнику смертных и матери твоей Убасти. Укажи нам путь из темноты к свету. Преклоняемся перед светом и перед создателем. Преклоняемся перед тобой, о, Ра!

В первые мгновенья ничего не изменилось, но потом постепенно стало светлеть, и через несколько минут солнце снова засияло в небе. Осоркон стоял на балконе и наблюдал за беснующейся от радости толпой, восхвалявшей всех и вся: Ра, Убасти, Анубиса, его самого. Ему не хотелось возвращаться обратно, немного было моментов в его жизни, когда ему доводилось видеть столь откровенную демонстрацию силы, не человеческой силы, нет, а дарованной Богами, над которой он не властен. За долгую жизнь ему удалось сохранить Египет, лакомый кусок цивилизации посреди дикости и ничтожества, постоянных набегов кочевников на границы. С памятью о брате он прожил остаток жизни, он побоялся повторить попытку убить Юсенеба, кто-то, казалось, шепнул ему не делать этого, и, как итог, новая история с Анубисом. Осоркон пересилил себя и шагнул в тень.

— Ты не жаждешь мести? Ведь никто не может тебе помешать превратить Египет в руины, а людей в рабов.

— Нет, это ничего не принесет моему народу, лишь навлечет гнев богов и несчастья, а их и так немало.

Осоркон посмотрел на Юсенеба долгим изучающим взглядом.

— Что же ты хочешь? — спросил он.

— Ничего, я ни о чем тебя не просил.

— Странно, все меня постоянно о чем-нибудь просят.

— Тогда и я попрошу — оставь в покое Хори.

— Из-за таких, как он, и происходят все беды, мне знаком этот взгляд. Он считает себя всемогущим, равным богам. — Осоркон снова покосился на Юсенеба. — Вот видишь, ты и сам полагаешь, что я прав.

— Ему надо дать шанс…

— О, я дам ему шанс! Он будет испытан! И тогда — пусть боги решают, быть ли ему Фараоном, властвовать ли ему над Верхним и Нижним Египтом.

— Что бы ни случилось — я хочу быть рядом с ним.

— Не думаю, что ты сможешь его остановить, если он чего-то захочет.

— И все-таки!

— Ты же знаешь, СЕЙЧАС я не могу тебе отказать.

— Значит, ты обещал.

Первый день весеннего праздника в честь Великой Убасти подходил к концу. Золотая колесница Великого Ра, понапрасну потревоженного в середине дневного заезда, вскоре должна была исчезнуть с небосвода, освобождая место Тоту. Дневная суматоха постепенно затихала, торговцы собирали нераспроданный товар, артисты тоже постепенно исчезали с улиц, горожане расходились по домам, чтобы немного отдохнуть, слуги Фараона, по традиции, выкатывали новые бочки с вином и пивом, поскольку, с наступлением темноты, праздник должен был возродиться с новой силой.

Хори и Нинетис в сопровождении слуг сидели на площади перед дворцом и смотрели представление артистов. В Гераклеополисе Нинетис их недолюбливала за откровенную глупость и слишком грубые шутки, но сегодня под маской шутов скрывались настоящие артисты. Попробуй, скажи со сцены хоть слово об Осорконе или начальнике стражи — живо заметут куда следует, а с них — какой спрос. Толпа веселилась, уличные сценки перемежались сюжетами дворцовой жизни, зрители покатывались от хохота. Из последних событий разыграли в лицах смерть кота Анубиса, причем кот был до того невероятных размеров, что под ним было совсем не видно того, кто дал ему последний приют. Сам процесс переселения души Анубиса представили так, что за этой самой душой гонялись и дрались злоумышленники, а бедному Юсенебу пришлось глотать лягушку.

Вчерашнее происшествие с кораблем тоже попало в сводку — здесь были и стоявшие на пристани зеваки, которых под улюлюканье зрителей окатили водой, и матросы, которых сбросили со сцены вниз, был здесь и Хори, который смешно тужился из последних сил и, пуская ветры, надувал парус. Нинетис, смеясь, обернулась к Хори, которому было совсем не смешно. Вот так, скрытно или явно, над ним насмехались. Он был для них дремучий провинциал, мальчишка из деревни, которого никто не принимал всерьез. Многочисленная родня Фараона не стеснялась фыркать в лицо, менее знатные особы, опасаясь побоев, корчили рожи за спиной, слуги, хоть и держали себя пристойно, ухмылялись при каждом удобном случае при полном одобрении и попустительстве веселившихся обитателей столицы. Уже в сумерках девчушка лет тринадцати принялась обходить зрителей, щедро бросавших монеты в плетеную корзинку в виде разинувшего рот озорного кота. Монеты со звоном исчезали в утробе, а девчонка нахально кричала:

— Господа зрители, покормите кота! Кот голодный, а ну, кто из вас накормит кота до отвала!? Скупердяй, этого не хватит и котенку! Кормите кота! Кормите кота, господа зрители!

Уловка действовала на славу, монеты ручьем лились в котиную пасть. Нинетис со смехом отвалила коту целую пригоршню, а Хори, поколебавшись бросил лишь пару монет. Девочка затормозила напротив Хори и заглянула ему в глаза.

— Сын Осириса, — сказала она, — я вижу Сфинкса в твоей судьбе.

— Но как ты…

— Ш-ш-ш, — прижала она палец к губам, — если хочешь узнать свою судьбу, приходи к нам после зажжения огней. Мы будем недалеко от Храма Великой Убасти.

— Но как я вас узнаю?

— Узнаешь, поверь мне!

— …Господа зрители, покормите кота! Кот голодный, а ну, кто из вас накормит кота до отвала…

Тем временем, темнота накрыла Бубастис. Зажглись лампады и факелы, и жители стали постепенно стекаться к храму из красного мрамора, заполнив темной массой прилегающее пространство улиц. Каждый нес с собой несколько факелов и небольшой сосуд со светильным маслом. Появилась луна, и в этот момент по толпе прошел шорох:

— Гасите свет! Все гасите свет…

Факелы с шипением гасли, а зазевавшихся нетерпеливо понукали. В минуту город погрузился в темноту, и лишь краешек луны обещал снисхождение. В храм зашли четверо одетых черными котятами детей и преклонили головы перед золотой статуей:

Дети выбежали из Храма с ярко горящими факелами. Они зажгли факелы тех, кто стоял ближе всех, те, в свою очередь, передали огонь следующим, те еще дальше, и постепенно разгорающаяся огненная река начала все быстрее разливаться по темным улицам города. Огни отражались и плясали в зеркальной воде каналов, сверкали в глазах, блестели на золоченых усах кошачьих масок. Дневное веселье, передохнув, вновь набирало обороты. Хори с трудом проталкивался сквозь толпу, тут и там образовывались кружки с кострами внутри, вновь прибывшие бросали в костер свой факел и должны были прыгнуть через огонь под крики и насмешки окружающих. Он не замечал никаких признаков ни девчонки, ни клоунов. Смех и веселье царили повсюду, лилось вино и пиво, жертвенное мясо еще только ожидало своей огненной участи. Хори проходил мимо шатра с мерцающим светом внутри, как вдруг из-за занавеса показалась рука и потянула его внутрь. Знакомая девочка, с подведенными ярко красными губами и подведенными сажей бровями, казалась сейчас даже старше, чем Нинетис. За ее спиной в свете десятков маленьких лампадок переливался опаловый шар, полый внутри.