Сара Уотерс - Нить, сотканная из тьмы

— Папа говорил, что твое лицо — будто червы с игральной карты, а мое — точно бубны. Ты помнишь, Хелен?

Она улыбалась, но к чему-то прислушивалась.

— Джорджи! — сказала она, хотя я ничего не слышала. — Бедняжка, его мучает зубик!

Звонком Хелен вызвала служанку Бернc и велела принести малыша, а я вскоре уехала.

Нынче записывать совсем не хочется. Сославшись на головную боль, я поднялась к себе и жду, что вот-вот с лекарством заявится мать. Я провела удручающий день в тюрьме.

Там меня уже знают и встречают приветливо.

— Неужто опять к нам, мисс Приор? — увидев меня, спросил привратник. — Я уж думал, вы всего вдосталь навидались, а вот, поди ж ты, как острог притягивает тех, кому не надобно здесь служить.

Я заметила, что ему нравится называть тюрьму старинным именем; по тому же принципу караульных он зовет сторожатыми, а надзирательниц — блюстительницами. Как-то раз он поведал, что прослужил здесь привратником тридцать пять лет, через его ворота прошли тысячи осужденных и ему известны все самые ужасные и отчаянные истории Миллбанка. Нынче опять лило как из ведра, и он стоял у окна сторожки, проклиная дождь, превращавший тюремную землю в жидкое месиво. Грунт удерживает воду, сокрушался привратник, и сводит на нет все людские старания.

— Паршивая тут земля, мисс Приор, — вздохнул страж. Он поманил меня к окну и показал место, где в первые годы существования острога предполагалась сухая канава, наподобие крепостного рва с подъемным мостом. — Однако земля воспротивилась. Едва узники все осушат, как Темза просочится — и наутро канава полнехонька темной воды. Так в конце концов и закопали.

В сторожке я немного погрелась у очага, а затем направилась в женский корпус, где меня, как обычно, препроводили к мисс Ридли, чтобы вместе с ней продолжить знакомство с тюрьмой. Сегодня мне показали лазарет.

Как и кухня, он размещен в центральном шестиугольнике, поодаль от женского корпуса. В палате стоит резкий запах, но тепло и просторно; видимо, пребывание здесь для узниц отрадно, ибо это единственное место, где они собраны вместе для иных целей, нежели работа и молитва. Однако и тут они должны хранить молчание. Задача надзирательницы не допускать разговоров; для буйных больных имеются изоляторы и кровати с ремнями. На стене картина с изображением Христа в разбитых оковах и строкой «Твоя любовь объемлет нас».

Лазарет рассчитан человек на пятьдесят. Мы застали узниц двенадцать-тринадцать, большинство из которых выглядели совершенно больными: не могли даже приподнять голову, лежали в забытьи или вздрагивали и зарывались лицами в серые подушки, когда мы проходили мимо. Мисс Ридли обвела всех тяжелым взглядом и возле одной кровати остановилась.

— Вот, полюбуйтесь, — пригласила она, показав на женщину с забинтованной ногой: синевато-багровая лодыжка распухла до толщины бедра. — С этакими хворыми мне цацкаться некогда. Ну-ка, Уилер, поведай мисс Приор, что с тобой случилось.

Узница набычилась.

— Извольте видеть, мисс, ножом порезалась.

Я вспомнила тупые ножи, которыми заключенные перепиливали куски баранины, и взглянула на мисс Ридли.

— Расскажи, как вышло, что началось заражение, — приказала надзирательница.

— Ну, это... — Уилер чуть присмирела, — ржа в рану попала, она и воспалилась.

Мисс Ридли фыркнула. Поразительно, сказала она, что только у нас не попадает в раны, чтобы их воспалить.

— В ранке лекарь нашел обломок железной пуговицы, которую Уилер туда засунула, чтобы нога распухла. И копыто уж так разнесло, что пришлось его резать, чтобы достать пуговицу. Только и дела лекарю что нянчиться с этакой!

Мисс Ридли покачала головой, а я вновь посмотрела на вздувшуюся ногу. Ниже бинтов ступня совершенно почернела, а белая пятка потрескалась, точно сырная корка.

Позже я поговорила с больничной надзирательницей, которая рассказала, что узницы «шельмуют как хошь», только бы оказаться в лазарете.

— Изображают припадки, — делилась матрона. — Случись достать стекло, жрут его, чтоб юшка из них полилась. Бывает, вешаются, когда знают, что их успеют вовремя сдернуть.

Однако было по меньшей мере два-три случая, когда узницы не подрассчитали и задохнулись. Вот уж погано. Одни это делают от тоски, другие — чтоб присоседиться к подружке, которая уже попала в лазарет, а третьи — «просто ради того, чтобы вокруг них маленько поплясали».

Разумеется, я не сказала, что некогда и сама пыталась этак «сшельмовать». Видимо, я переменилась в лице, что надзирательница заметила, но неверно истолковала.

— Здешний народ не то, что мы с вами, мисс, — сказала она. — Они свою жизнь в грош не ставят...

Надзирательница помоложе готовилась провести дезинфекцию палаты. Здесь это делают с помощью хлорки, куда добавляют уксус. Матрона плеснула из бутылки, отчего сразу шибануло в нос, и с миской в руках двинулась вдоль ряда кроватей, точно священник с кадилом. От едкой вони сразу защипало глаза, и я отвернулась. Мисс Ридли вывела меня в коридор, после чего мы направились в зону.

Там было непривычно оживленно, камеры полнились гулом голосов.

— В чем дело? — спросила я, утирая все еще слезившиеся глаза.

Мисс Ридли объяснила: нынче вторник — в этот день я здесь еще не бывала, — а по вторникам и пятницам у заключенных уроки. В отряде миссис Джелф я встретила одну из учительш. Меня представили, мы пожали руки, и женщина сказала, что слышала обо мне, — я подумала, от кого-то из заключенных, но, оказалось, она читала папину книгу. Кажется, ее зовут миссис Брэдли. Она подрядилась обучать заключенных, у нее три молоденькие помощницы. Ассистентки всегда молоденькие и каждый год новые, ибо, едва начав работу, выскакивают замуж и уходят. Судя по ее манере разговора, она сочла меня старше, чем я есть.

Учительша катила тележку, доверху груженную книгами, грифельными досками и бумагой. Она сказала, что обитательницы Миллбанка в большинстве своем весьма невежественны: «не знают даже Писания», кое-кто читает, но писать не умеет, другие же не могут ни того ни другого, и вообще в этом отношении они, на ее взгляд, сильно уступают мужчинам.

— Эти книги, — кивнула она на тележку, — для более развитых женщин.

Я склонилась рассмотреть потертые и сильно измятые учебники, представив, сколько на их веку было загрубелых в работе рук, которые бездумно или раздраженно мусолили и загибали их страницы. Показалось, я вижу знакомые заголовки: «Правописание» Салливана, «Катехизис по истории Англии» и «Универсальный наставник» Блэра, — точно, по велению мисс Палвер девочкой я заучивала из него наизусть. Когда Стивен приезжал на каникулы, он хватал мои книги и смеялся — дескать, они ничему научить не могут.