Геннадий Абрамов - Дай лапу

У неба подсказки просил.

— Миня, милый ты мой. Восемнадцать лет душа в душу. Откликнись, родненький. Где ты? Мы и проститься с тобой не успели.

Четыре дня и три ночи я всё еще на что-то надеялся. Искал. Не мог поверить, что он навсегда нас покинул. Так не бывает. Чтобы вознесся. Растворился в воздухе. Чтобы нигде и ничего. Никаких следов.

Спасибо Буньке. Когда я возвращался к костру, он тотчас оставлял свои дела, слезал с дерева или с крыши и уже до утра находился неотлучно со мной. Ночами мы плакали вместе. Мои острые приступы боли он снимал как опытный и умелый врач — уверенно, точно, быстро, под легкий отвлекающий профессиональный треп. Вне всяких сомнений про Минькин уход он знал много больше, чем я, однако молчал, обсуждать не хотел, поделиться со мной страшной тайной отказывался наотрез. И вообще избегал скорбных тем.

— Скажи, Бунь. А тебе без Миньки не одиноко?

— Еще как.

— Я чувствую пустоту.

— В пустом сердце поселяются злые демоны.

Мой вопрошающий взгляд всякий раз упирался в бездонные желтые глаза, и я чувствовал, что улетаю, проваливаюсь куда-то далеко-далеко, в глубь веков, сквозь толщу времен и народов.

Отчаялся на пятые сутки.

Это был день условленный, когда Лена должна приехать.

К обговоренному часу мы отправились с Бунькой встречать ее на шоссе.

— Смотри, не бухни про Миньку, — советовал кот. — У нее истерика будет.

— А как? Смолчать?

— Ты не сразу. Сначала приготовь.

Лена приехала вовремя, как обещала. Бунька тотчас юркнул в машину. Вспрыгнул к ней на колени и заурчал. Стал расспрашивать, как дела, как доехала, что новенького у нее за неделю, что в подарок нам привезла. Он всё делал правильно — как будто знал, что я бы сейчас так не смог. Лена растаяла, повеселела. Не умолкая, угощала нас смешными историями про своих недотеп-студентов, а когда подъехали к деревне, Бунька махнул мне: давай.

И я сказал ей, что Минька пропал.

— Ка-а-ак?

Лена испуганно ударила по тормозам. Машину юзом поволокло вбок и развернуло поперек дороги — мы едва не брякнулись в кювет.

— Не может быть. Как это случилось?

Я рассказал.

Лена обхватила руками лицо, наотмашь отворила дверь и выскочила из машины.

— Всё, за руль не сяду. Веди сам.

Бунька выпрыгнул следом. Поднялся в рост, на дыбки, и, жалобно замяукав, стал легонько подергивать ее за брючину.

— Боже мой, — заплакала Лена. — Минечка, родненький…

Я взял Буньку на руки. Он по-сыновьи тянулся к Лене и когда я поднес его, бережно положил ей лапу на грудь.

— Осиротели, — грустно мурлыкал кот. — Он был классный. Просто классный старик.

Мы стояли на склоне, возле распахнутой настежь машины, обнявшись, голова к голове. И ревели ревмя. В три ручья.

На необжитом пустыре, поблизости от недавно построенного четырнадцатиэтажного дома, экскаваторщик Ердяков зарывал служебку. Долбил ледяную корку, взрыхлял мерзлую, окаменевшую, перемешанную с грязным осевшим снегом землю, делал глубокую просторную яму. Потом с размаху ударял ковшом по крыше вагончика, сбоку по стенам, поддевая, отваливал снизу куски дома. Обломки подгребал и сваливал в вырытую яму, ковшом и приминал, засыпал загодя вынутой землей и трамбовал, наезжая. И вновь долбил, выкапывал новую яму.

— А зачем он ломает, деда?

— Строители уезжают. Построили дом и вот уезжают. А это подсобное помещение уже отслужило свое.

— Пусть бы так осталось.

— Нельзя.

Старик, опираясь о палку, и мальчик лет шести стояли неподалеку, на тротуаре, и смотрели, как рушится и исчезает невзрачное одноэтажное строение.

— Экскаваторщик всё расчистит, и здесь посадят деревья, проведут дорогу, сделают детскую площадку.

— А зачем?

— Чтобы нам с тобой и всем, кто сюда приедет, нравилось жить.

— Мне и так нравится.

— Потом понравится больше.

Заполнив очередную яму, Ердяков приминал торчащие обломки, засыпал, ровнял.

— Смотри, деда, — показал мальчик. — Там кто-то шевелится.

— Где?

— Внизу, ты нагнись. Под домом.

— Тебе показалось, — отмахнулся старик. — Там не может никого быть.

— Шевелится, деда. Вон!..

— Может, домой пойдем?

— Не, деда, не хочу. Пойдем лучше посмотрим, кто там шевелится.

— Ну что с тобой делать, — неохотно уступил старик. — Ладно, веди.

Держась поодаль от работавшего экскаватора, они подошли к строению с той стороны, которая была еще не тронутой, целой. Заглянули.

— Вот, — сказал мальчик. — А ты, деда, не верил.

Пол в полуразрушенном вагончике был настелен на вкопанных в грунт чурбаках почти совсем у земли. И там, в сумраке, в глубине, под продавленным настилом, среди тряпок, камней, разбитых бутылок и всякого мелкого мусора лежала в окружении щенят крупная облезлая дворняжка.

— А ты, деда, не верил.

— Ну-ка, внучек, постучи, — посоветовал мальчику дед. — Или кинь в нее чем-нибудь.

— Ага.

Мальчик отколупнул носком ботинка мерзлый ком и, неловко нагнувшись, бросил.

Не попал и побежал искать, чем бы еще бросить.

— Подожди, — сказал старик. — Так мы деток у нее побьем. Щенят. Не надо, внучек.

— А как же?

— Давай дядю экскаваторщика попросим.

— Давай, деда, давай, — подхватил мальчик.

— Ты отойди. В сторонке постой, ладно? А я схожу.

— Пусть он ее прогонит, деда, — жалобно попросил мальчик. — Пусть он ее прогонит.

— Не беспокойся, мой дорогой. Всё будет в порядке.

Опираясь о палку, старик, обошел горку вынутой земли, приблизился к экскаватору и стал показывать жестами, что хочет что-то сказать.

Ердяков, заглушив двигатель, резко открыл дверцу кабины.

— Ну? Чего?

— Здравствуйте, — начал было старик, приподняв шляпу.

— Из управы?

— Нет. Я на пенсии.

— Фу ты… а я думал начальство. Чего тебе?

— Там, знаете ли… собака.

— Кто?!

— Собака. Там, под полом.

— И чего?

— Убьете, задавите. Она ощенилась.

— Дуська, что ли? — спросил Ердяков.

— Не знаю.

— Длинноногая? Рыжая? С черным пятном под глазом?

— К сожалению, я плохо вижу. Не рассмотрел.

— Местная она, если Дуська.

— Как это — местная?

— Мужики, строители, подкармливали. С ними и жила. Дуськой прозвали. Откликалась.

— Будьте добры, прогоните ее, пожалуйста, — попросил старик. — Жалко, если погибнет. И внук мой сильно волнуется, переживает.

Ердяков вынул сигарету и закурил.

— Вообще-то, дед, некогда мне.

— Ну пожалуйста. Очень вас прощу.

— Ладно — пожалуйста. Вежливый больно. Айда, поглядим.

Он спрыгнул на землю.

Старик палкой, на которую опирался, показал внуку, чтобы он стоял там, поодаль, и не подходил.

— Точно, — сказал Ердяков, заглянув под пол. — Дуська, — и крикнул: — А ну, пошла! Пошла, говорю! Проваливай, слышишь!