Егор Радов - Бескрайняя плоть

— Не называйте меня так!! — огрызнулся Зудов.

— Как угодно. Могу вас называть вообще нейтрально — «Зэ-Зэ». Вы, по-моему, к этому уже привыкли…

— Ты — Труть!!! — взвопил Зудов, бросаясь назад и желая вцепиться в горло этого лукавого, одетого в жёлтое, существа.

— Нет, увы, я — не Труть. Труть остался на Земле, и, очевидно, чувствует там себя весьма неплохо. А вы можете поблагодарить его…

— Да я…

— Садитесь, Зэ-Зэ. Нам есть о чём поговорить. Я вам кое-что расскажу, как новоприбывшему. Но вообще, тут — каждый за себя.

— Каждый за себя, — эхом раздался тоненький голосок стюардессы, лишённый любой эмоциональной окрашенности.

— Я всё понял, — сказал Зудов, пощипывая себя за сиськи. — «Хроник» в действии.

— Можете называть это и так. Как вам будет угодно!

— К дьяволу! — крикнул Зудов. — Ко всем, маленьким и нежным чертям! Рассказывайте, всё, что вы можете мне рассказать. Всё равно, каждый за себя.

— Вот это и есть единственная правда этого…если так можно выразиться…мироздания. Точнее даже так: у каждого свой Путь. Присаживайтесь. Времени у нас нет. Точнее, его, хоть отбавляй.

— Да уж, да, — мрачно сказал Зудов, продолжая пощипывать себя за сиськи, к своему неожиданному изумлению, гордо подумав, что они у него — молодые, красивые и ядрёные, и что ему как раз пригодятся нагло навязанные ему на Земле некоей девушкой прокладки.

"Какая же всё-таки это гнусь — быть бабой, " — решил он и мрачно уселся на жёлтый трёхногий табурет, тут же ощутив налитую ширь своих женских ягодиц.

Зудов вышел из звездолёта, захлопнув за собой дверцу, и направился вперёд. Его руки трепетали, его соски набухли, промежность мягко тёрла прокладка «Хронос». Кажется, он сам засунул её туда, в трусы. И он подтянул штаны, пристальным взором оглядев раскинувшийся перед ним мир.

— Я — прокладистый человее-ек!.. — запел он, гордо всматриваясь вдаль. — У меня в трусах лежит такая…штуу-укаааа!!!..

Окружающее беззвучно застыло вокруг, сияя и блистая, как радуга, или петушиный хвост. Повсюду цвела Луна, выпирающая из собственного грунта своими цирками и холмиками; пыль слегка дыбилась под ступающими по ней туфлями З. З., зависая над лунной поверхностью и слегка высвечиваясь в голубоватом свете Земли; большая равнина была прямо впереди и оканчивалась горизонтом ярко-жёлтых гор, причудливо отделяющих звёздное небо, длящееся в вышину, от огромной безумной планетной пустоши; и все краски реальности были словно растворены и как-то слегка оглушены в гулкой насыщенности явленного здесь беспредельно-пустого и чудесного величия; а вакуум существовал везде, как некий внутренний огонь.

Зудов быстро и бодро шёл в центре Луны, высоко поднимая ноги. Он иногда озирался, вертя головой, и шептал про себя разные звуки и слова. Реальность мягко бытийствовала.

Он вступил в круг лунных гор, горделиво изгибающихся под Млечным Путём, распростертым над их дерзкими кружевами; рука его, искривясь, мёртвой хваткой держалась за карман, а кровь нервно пульсировала в организме, напряжённом, словно зажатый брандспойт, и будто просилась наружу, дабы озарить всё проявленное тут красным беспределом своих изливающихся ртов, что, трепеща, рвутся вон из артерий; он проорал «ура» мирозданию и крепко упёрся стопами в грунт, — и грёзы проносились мимо его коренастой фигуры, красивые, как лучший сон, и горы приближались к нему, словно кремовые розочки на торте. Он шёл.

Он вдохнул вакуум полной грудью и не ощутил ничего — ни трепета, ни ветерка, ни запаха, ни поцелуя. Он посмотрел ввысь и увидел звёзды, любовно нависшие над ним, в счастливом восторге своего вечного воскресения. Он глянул вниз и увидел поверхность Луны, расстилающуюся перед ним, будто сакральная поляна магических любовных плясок, затерянная в зачарованном лесу. Он повернул голову вправо и узрел совсем вблизи тихую, отчётливую цепь лунных гор, резко обрывающуюся фиолетовой скалой почти правильной прямоугольной формы. "А что же дальше?" — почти машинально подумал Зудов, пристально вперяясь в эту скалу. Он немедленно двинулся туда, ритмично вскидывая ноги, на манер молодцеватого шествования по плацу при занятиях строевой подготовкой.

Пейзажи вокруг меняли своё однообразие и цвета; предметы мягко пульсировали, ощущая проходящее мимо них живое существо, как будто салютуя ему своими очертаниями и внутренним светом; горизонт напоминал гигантскую единую улыбку, излучающую добро, энергию и восторг; и небо пылало своей непостижимой чернотой, словно суть красоты. Зудов шёл, и шёл, и шёл; ласка вездесущной безвоздушности переполняла его душу, дух и тело, как зарождающаяся в праведнике святость, как упоение боя, охватывающее великого полководца; и глобальная лунная явь, словно любимая женщина сейчас как будто бы принадлежала ему вся — целиком, без остатка, и нежно отдавала ему все свои тайны, закоулки, призрачные прелести и сны.

Зудов уверенно шагал к скале, постепенно приближающейся по мере его продвижения к ней. Возможно, за скалой скрывался другой, полноценный мир. А, может быть, иной, прекрасный лунный пейзаж. З. З. подпрыгнул два раза и вдруг резко встал на месте, как будто его щёлкнули школьной линейкой по лбу, и у него открылось истинное зрение.

— Что…происходит?… Что…это?!! — ошеломлённо сказал он вслух самому себе. — Я…хожу? Я…дышу?!!.. Вакуумом?!!! На Луне?!!! Без скафандра?!!!.. Без…С…Тут…А…О…

После ряда нечленораздельных звуков он чётко произнёс:

— Я…могу говорить!! Вслух! Без скафандра, телефона, рации, баллонов воздуха, подогрева, нагрева, разогрева, ой!!! Может, я сплю? Может, я умер? Я должен, должен, должен, должен быть мёртвым! Иначе…Я…

Он с наслаждением вдохнул свежий вакуум полной грудью, не ощутив ничего ужасного, вредного и кошмарного. Не может быть! Он ударил правой ногой по грунту; вздыбилась пыль — всё существовало, предметы пульсировали, пейзажи сияли внутренним светом, Луна присутствовала здесь, перед ним, а он находился прямо на ней — на Луне — и ничто, казалось, не было столь же реальным, как этот наиочевиднейший факт. З. З. замер.

— Вот сейчас я закурю, — сказал он после долгого раздумья, — и всё исчезнет.

Он достал из кармана пачку сигарет «Союз-Аполлон», вставил себе в рот одну штуку, зажёг спичку, которая вполне обыденно загорелась своим характерным желтоватым пламенем, и закурил, сразу же глубоко затянувшись и ожидая. Но — увы. Всё не исчезло. Точнее, вообще ничего не исчезло. Даже ничего не изменилось. Всё так же мило улыбался дальний горизонт, радужные цирки весело застыли позади затерянной во Вселенной тщедушной зудовской фигурки, а впереди грозно возвышалась фиолетовая прямоугольная гора.