Том Роббинс - Тощие ножки и не только

– Телефон не работает, – буркнул Бадди. – Не иначе, как какой-нибудь раввин постарался.

– Как обидно! – воскликнула Пэтси. – А мы-то подумали, что ты уже там побывал и все знаешь. Ведь для тебя чудо – что сандвич с ветчиной для бездомного бродяги.

К тому времени, когда они наконец добрались до той женщины, было уже десять вечера, но на площадке рядом с ее домом, там, где стоял пресловутый морозильник, собралось человек шестьдесят народу.

– Это он! – заявил кто-то громким шепотом. – Это Иисус!

Бадди однако позволил себе не согласиться, высказав мнение, что тень скорее напоминает Уилли Нельсона.

– Или Кастро, – предположил Верлин. Что касается Пэтси, то она – и притом довольно громко – изрекла следующее:

– Когда Господь наш Бог явит Себя нам, Он, надо полагать, вряд ли выберет для этого бытовой прибор.

Незадолго до одиннадцати утра к церкви начали съезжаться машины, десятки машин. Жестянка Бобов был(а) готов(а) петь от радости. Подумать только, в первый день его(ее) пребывания возле церкви там состоится бракосочетание! А если ему(ей) и дальше будет так же везти, то где-нибудь в районе обеда он(а) уже будет греметь вслед за увозящим молодых в свадебное путешествие автомобилем!

Собрав силы, Жестянка Бобов встал(а) вертикально. Вмятина в боку мешала сохранять равновесие и затрудняла ходьбу, но Жестянка Бобов тем не менее скособо-чась заковылял(а) к более заметному месту рядом с церковным крыльцом, где он(а) наверняка мог(ла) привлечь к своей особе внимание кого-нибудь из участников брачной церемонии, нуждающегося в его(ее) услугах.

Интересно, найдется ли у кого с собой консервный нож? – подумал (а) Жестянка Бобов. Он(а) и представить себе не мог(ла), что в один прекрасный день произнесет это нелепое словосочетание с таким сладким предвкушением. Фаталистское спокойствие – да, к чему отрицать, но никакого злорадства. Более того, скорее даже некое вожделение звенящего лезвия в своем теле. И вот теперь, когда величайший шанс в истории консервированных овощей был безвозвратно потерян, Жестянка Бобов решил(а), что довольно покоряться судьбе, покоряться тупо и безропотно, как было до того, как он(а) обрел(а) способность к передвижению. В надежде взглянуть на невесту Жестянка Бобов описал(а) целый круг. При этом, подобно нитке из трусов вулкана, из его бока вытек оранжевый ручеек соуса. Он продолжал тянуться из трещины в его(ее) теле, пока не привлек к себе внимание местных муравьев.

И именно в этот момент к церкви подъехал катафалк. А за ним военный джип с почетным караулом.

Жестянка Бобов тотчас отшатнулся(ась) назад, в высокую траву, и залег(ла) между стеблей. В сорока ярдах от него(нее) исполненные скорби близкие и друзья навсегда – или по крайней мере на довольно длительный промежуток времени – предадут земле тело местного мальчишки, который расстался с жизнью, позволив пройтись по своему телу, режа его и кроша, ненасытному консервному ножу Ближнего Востока.

– Мы могли бы поехать в Нью-Йорк через Канаду, – предложила Эллен Черри. – И тогда проездом заглянули бы в Монреаль.

– Ну уж нет, – протянул Бумер. – Только не туда, где эти лягушатники называют сыр «фромаж». – И он скорчил такую мину, словно ему предложили яд.

– Отлично тебя понимаю, – поддакнула Эллен Черри, не желая раздражать супруга. – Фромаж! Ну и словечко! После него в рот ничего не возьмешь!

– Рано или поздно, – продолжил Бумер, – я бы хотел, чтобы наша крошка побывала в Чикаго.

Эллен Черри выглянула из окошка кухонной ниши. Было уже темно, однако кучка народу все еще продолжала таращиться на моторизованную индейку. Кое-кто размахивал фонариком, и вообще народ вел себя так, словно их сюда с инспекцией прислало Общество по предотвращению жестокого обращения с домашней птицей.

– Но почему именно Чикаго? – спросила Эллен Черри. Уж она-то знала, что в отличие от нее Бумеру вряд ли бы пришло в голову по пути посетить Чикагский институт искусств. Как, впрочем, и Чикагский музей современного искусства – не та у ее супруга голова.

– Да я вот подумал, не посмотреть ли нам то место, где на Валентинов день состоялась резня.

«Проще посмотреть на любую замужнюю женщину четырнадцатого февраля!» – подумала Эллен Черри, но вслух произнесла:

– А что еще?

– Больницу, где скончался Голландец Шульц.

– Ах да, верно, Голландец Шульц. Это не тот самый мальчик, который спас свой городок, засунув пальчик в трещину в дамбе?

Бумер посмотрел на жену с таким видом, словно она предложила ему на ужин спагетти с фромажем.

– Нет, дорогая. Я имел в виду совсем другое. Ты же, по всей видимости, говоришь о мальчике из повести «Серебряные коньки».

Бумер сделал долгий-предолгий глоток пива. Не иначе как у нее на носу «женский праздник». Эллен Черри почему-то называла месячные не иначе как «праздник». Она всегда такая перед этим своим «женским праздником».

Сейчас нам есть смысл оставить их на какое-то время – то есть Бумера Пэтуэя и Эллен Черри Чарльз. Мы временно распрощаемся с ними в кемпинге для автолюбителей в Северной Дакоте, где их караван собрал вокруг себя небольшую толпу вооруженных фонариками обитателей Среднего Запада. Мы оставим их в тот момент, когда они ужинают в обеденной нише своего каравана. Бумер подумывал о том, что, поскольку у жены приближается «праздник», ее следует поживее уговорить лечь пораньше в постель. Ведь как только «праздник» давал о себе знать, жена начинала ужасно суетиться и переживать за простыни. (Вот вам и резня в Валентинов день.) В свою очередь, Эллен Черри думала о том, что коль уж она вышла замуж и держит свой путь в Нью-Йорк, то придется ли ей пострадать – больше или меньше – во имя искусства. И если она пострадает не так уж сильно, значит л и это, что и рисовать она будет тоже меньше, а если пострадает больше – то и рисовать больше. Или же, наоборот, меньше? А если она будет рисовать меньше, то будет ли она рисовать лучше или хуже. А если она будет рисовать больше, то опять-таки лучше или хуже, и вообще играет ли это хоть какую-то роль при условии, если она не будет подрабатывать официанткой?

Так что давайте оставим наших молодоженов. Пусть они сидят за столом и думают – каждый свои – совершенно разные мысли. Давайте ограничимся лишь кратким обзором того, что произошло с ними в пути. Когда же мы догоним их примерно через год после этих событий, их жизнь примет иной, совсем неожиданный оборот.

Эти страницы вовсе не задумывались как хронология странствий через всю Америку, а скорее как некое подтверждение их хотя и косвенной, однако несомненной связи с Иерусалимом, как старым, так и новым, с городом, столь далеким от наших берегов, от нашего образа жизни. И все же я имею смелость утверждать, что это город, в котором духовно обитает каждый из нас. Иерусалим – священный и страшный, кровавый и исполненный божественным светом, самый главный город Америки.