Том Роббинс - Тощие ножки и не только

– Я все думаю про камни, – произнес Спайк. – Просто на Ближнем Востоке их слишком много. А когда вокруг повсюду валяются булыжники, то так и подмывает схватить один из них и запустить им в соседа. В старые времена было принято камнями сбивать другим людям головы. Теперь бросаются бутылками с зажигательной смесью. Куда ни глянь, все что-то швыряют друг в друга. Это традиция, мы себя иначе не мыслим.

– Да, сначала камни, затем бутылки с зажигательной смесью, а там и ядерные боеголовки, – согласился Абу. – Это печально, но, увы, закономерно. Сам знаешь, самая главная еврейская святыня построена на куске камня – горе Мориа. Сегодня одна из наших главных арабских святынь называется «Купол на скале». И даже Иисус якобы сказал Петру: «На этой скале я воздвигну церковь свою». Такое впечатление, что как только дело касается вопросов религии, мы тотчас вспоминаем камни.

– Ты прав, старина. Именно такое впечатление и складывается.

– А тебе не приходило в голову, что история Ближнего Востока была бы совсем иной, если бы на этих выжженных холмах росли лес и трава? Конечно, со временем человек научился бы делать оружие и из древесины, но камень – он с самого начала так и просится, чтобы им запустить в кого-нибудь. Палестина – это естественный арсенал природы. И неправда, будто Иерусалим угодил между молотом и наковальней, то есть скалой и камнем. Он сам скала и камень.

– Согласен, тут сказывается геологическое наследство. Но, Абу, признайся честно, есть на свете город красивее Иерусалима? Скажи, разве тебе не хотелось бы сегодня утром пройтись по его улицам, разве сердце твое не было бы преисполнено радости? А?

Разумеется, Абу не стал спорить.

– А свет, Спайк? Вспомни этот свет! – И Абу машинально потер свой пламенеющий нос. – Мы можем сколько угодно жаловаться на камни, пока овцы не вернутся домой, но все равно золотистый свет Иерусалима манит и завораживает нас. Эх, жить в этом золотом свечении уже само по себе сродни религиозному опыту. Неудивительно, что наши братья там сходят с ума. Ведь даже мы с тобой и то слегка сумасшедшие. Свет этот слишком ярок, слишком насыщен, чтобы душа могла его терпеть спокойно.

И пока хозяева ресторанчика, не спуская с нее глаз, вели свои философские беседы, Эллен Черри ходила мрачнее тучи и, ни с кем не разговаривая, продолжала заниматься своими обязанностями. От внимания друзей не ускользнули ни насупленные брови, ни надутые губы, ни тяжкие вздохи или скривившийся в горькой усмешке рот. И когда наконец ее смена закончилась, подозвали ее к себе.

– Ты слышала, моя дорогая, как наш новый посудомойка требует, чтобы его называли? «Инженер по подводной керамике», ни больше ни меньше! Абу не поверил собственным ушам. Он и понятия не имел, какую, оказывается, занимал важную должность, когда в свое время помогал на кухне! Ха-ха!

Эллен Черри попыталась рассмеяться, однако смешок ее получился таким же худосочным, как и слой сливок на порошковом молоке. Спайк и Абу усадили ее за стол, налили ей стакан кувейтского вина и потребовали объяснений, почему она все утро ходит чернее тучи – мол, такой черноте позавидовал бы даже воротник на рубашке шахтера. И тогда она им все рассказала.

Без малейших колебаний Спайк Коэн взвалил на себя личную ответственность за ее страдания. Он легонько потрепал Эллен Черри по руке, затем по плечу, а затем согнулся под стол и легонько потрепал ее туфлю, которой она покачивала, сняв с ноги.

– Раз ты объяснила нам причину своей грусти, так и быть, попробую тебя приободрить. Кстати, это просто как дважды два – тебе нужны связи в мире искусства, а у меня они есть. Договорились? Как по большому счету, так и в деталях. Я устрою тебе персональную галерею, где ты будешь выставлять свои замечательные картины.

Абу Хади реагировал гораздо медленнее. Но когда все-таки среагировал, то сказал следующее:

– Моя дорогая, по-моему, ты просто неправильно смотришь на ситуацию. Что касается выставки твоего бывшего мужа, то тебе следует воспринимать ее более позитивно.

– Но, мистер Хади, это ведь так несправедливо!

– А кто сказал, что этот мир справедлив, моя милая? Возможно, смерть справедлива, то только не жизнь. И мы должны относиться к этой несправедливости как к доказательству некоего возвышенного бытия, некоей капризной музыке вселенной – и просто дальше делать свое дело…

– Абу, ты ничего не знаешь! Такая несправедливость…

– Успокойся, Спайк. Скажи лучше, какое отношение имеет успех Бумера или отсутствие такового к искусству Эллен Черри? Прошу меня извинить, но она напоминает мне этих ужасных плакс – профессиональных спортсменов и артистов, которые вечно ноют, что кто-то, занимающийся тем же самым, что и они, загребает больше денег. Жадность в сочетании с эгоизмом и манией величия. Какое нам дело до того, кто сколько зарабатывает.

– Хорошо. Но только дело не в том, что Бумер добился большего признания, чем я, или его выставка прошла с большим успехом. Дело в том, что у меня нет никакого признания и никакой выставки.

– Да, но ты сама на прошлой неделе призналась мне, что с тех пор, как приехала в Нью-Йорк, забросила занятие живописью. Может, тебе действительно надо поменьше обращать внимания на то, какой успех выпал на долю Бумера, и сосредоточиться на собственных делах. И вообще радуйся, что человек, который тебе не безразличен, чего-то добился в жизни. Если его работы плохи и не заслуживают, чтобы о них говорили, что ж, пусть это служит тебе источником еще большего вдохновения. Воспринимай его успех как вызов, а не как личное оскорбление. Как когда-то говорил мой отец: «Не превращай обиды в пролежни». Звучит как стихи, согласись? Ликуй! Твори! Пиши свои картины! Создай что-нибудь такое, чем можно было бы украсить эти стены вместо этого жуткого бамбука. Признайся, из-за него наш ресторан скорее напоминает хижину, где Конфуций сочинял свои прорицания. Лично я предпочел бы сцены из иерусалимской жизни.

Где-то на полпути между выражениями сочувствия со стороны Спайка и призывами к творчеству со стороны Абу Эллен Черри наконец нащупала твердую почву и сумела-таки вырулить из раскисшей лужи отчаяния. Она поблагодарила своих работодателей, обняла каждого из них и зашагала в сторону Пятой авеню, где, как она подозревала, Перевертыш Норман может посодействовать ей в деле поднятия настроения – а оно поднималось, хотя и со скрипом. Разумеется, Эллен Черри отдавала себе отчет в том, что там ее могут подстерегать и другие примеры, однако кто бы взялся предсказать, в каком направлении и с какой скоростью может повернуть ее настроение.

Почему-то, когда она проходила мимо японского ресторана на Восточной Сорок девятой улице, ей вспомнилось, что одноразовые подгузники изобрели эскимосы. Они делали их из водорослей. Нет, это действительно так. Эскимосы делали их из водорослей. Эх, будь у кого хороший поставщик водорослей, подумала Эллен Черри, можно было бы устроить под одной крышей производство памперсов и суши-бар. Очень удобно и не надо особенно фантазировать – основу меню составляла бы придонная рыба. Правда, хороший вкус не позволил бы включить в него моченого желтохвостика.