Чинуа Ачебе - Стрела бога

Эдого, старший сын Эзеулу, в тот день рано ушел из дому: он должен был закончить вырезывание маски для нового духа предков. Всего пять дней оставалось до праздника Тыквенных листьев, когда этот дух должен был, как ожидалось, вернуться из глубин земли и появиться перед людьми в виде маски. Te, кто станет сопровождать духа, строили большие планы в связи с его приходом; они выучили свой танец и теперь беспокоились насчет маски, которую вырезывал для них Эдого. В Умуаро имелись и другие резчики, помимо Эдого, причем среди них были мастера и получше его. Но за ним закрепилась репутация человека, который делает работу в срок, в отличие, скажем, от Обиако, искусного резчика, который брался за инструмент только при виде приближающихся заказчиков. Будь это любой другой вид резьбы, Эдого уже давно бы закончил работу, так как занимался бы ею каждую свободную минуту. Но вырезывание маски — дело особое; он не мог трудиться над маской дома, на глазах у непосвященных — женщин и детей; для такой работы необходимо уединиться в доме духов, построенном специально для этого в дальнем углу базарной площади Нкво. Никто из тех, кто не был посвящен в тайну масок, не осмеливался приближаться к этой хижине, обращенной входом к лесу, в противоположную от базара сторону. Когда по определенным дням к хижине звали женщин, чтобы они отскребли ее внешние стены из красной глины и заново раскрасили их белыми, зелеными, желтыми и черными узорами, рядом всегда были мужчины, охранявшие вход.

Внутри хижины было темно, но через короткое время глаза привыкли к полумраку. Эдого положил на пол заготовку для работы — кусок белого дерева окве — и снял с плеча свой мешок из козьей шкуры, в котором лежали инструменты. Помимо того, что хижина духов была нужна для соблюдения тайны, сама ее атмосфера, как это всегда ощущал Эдого, помогала вырезыванию масок. Со всех сторон его окружали тут старые маски и прочие принадлежности духов предков; некоторые из них были вырезаны, когда еще не было на свете его отца. Они-то и вызывали в душе особый настрой, придававший силу и ловкость его пальцам. Большинство масок принадлежало свирепым, воинственным духам с рогами и большими, как пальцы, зубами. Всего лишь четыре маски принадлежали духам-девам — они отличались изящной красотой. Эдого с улыбкой вспомнил, что сказала ему Нваньинма после того, как он женился. Это была вдова, с которой он водил дружбу в свои холостяцкие дни. Ревнуя к более молодой сопернице, Нваньинма сказала ему, что только у одной женщины с годами не обвисают груди — у духа-девы.

Эдого уселся на полу у входа, где было больше света, и принялся за работу. Время от времени до него доносились голоса людей, переходящих базарную площадь по пути из одной деревни Умуаро в другую. Но как только резьба захватила его целиком, он перестал их слышать.

Из дерева уже начали выступать черты маски, когда Эдого внезапно прервал работу и, прислушиваясь, повернул голову на звук голосов, нарушивших его сосредоточенность. Голос одного из говорящих был ему очень знаком; ну конечно же, это их сосед Аноси! Эдого напряг слух, затем встал и подошел к задней стене, ближайшей к центру базарной площади. Теперь ему было слышно каждое слово. Аноси, похоже, разговаривал с двумя-тремя другими мужчинами, которых он только что повстречал.

— Да-да, я сам там был и видел всё собственными глазами, — уверял он. — Я бы нипочем не поверил, если бы мне это кто-нибудь рассказал. Я видел, как был открыт сундук, а внутри лежал питон!

— Не повторяй эти выдумки, — произнес один из собеседников. — Быть такого не может!

— Мне каждый это говорит: «Быть такого не может!» Но я-то видел это собственными глазами. Вот пойдите-ка сейчас в Умуачалу и сами увидите: вся деревня бурлит.

— То, что этот Эзеулу хочет навлечь на Умуаро, брюхато и кормит грудью в одно и то же время.

— Много чего я слыхал, но о таком мерзком святотатстве слышу впервые!

К моменту прихода Эдого домой его отец был все еще крайне раздражен, только теперь он злился не столько на Одаче, сколько на всех этих двуличных соседей и прохожих, чьи сочувственные речи плохо скрывали насмешку, таившуюся у них в сердцах. А если бы даже их слова были искренни, Эзеулу все равно бы не потерпел, чтобы его жалели. Поначалу он сдерживал свой гнев. Но эта последняя ватага женщин, явившихся проведать его жен и державшихся как плакальщицы на похоронах, привела его в ярость. С внутреннего дворика неслись их причитания: «Э-у-у! Что нам делать с нынешними детьми?» Эзеулу стремительно вышел во внутренний дворик и велел им убираться вон:

— Если я увижу хоть одну из вас здесь, когда снова приду сюда, она узнает, каким я бываю в гневе!

— Что плохого в том, что мы пришли утешить женщину?

— Говорю вам, убирайтесь сейчас же! Женщины поспешили прочь со двора со словами:

— Прости нас, это наша ошибка.

Таким образом, Эзеулу был вне себя от гнева, когда к нему явился Эдого со своим рассказом о том, что он услышал на базарной площади Нкво. Едва тот кончил, как отец резко спросил:

— Ну и что же ты сделал, услышав это?

— А что я должен был сделать? — Отцовский тон удивил и немного задел Эдого.

— Вы слышите его? — спросил Эзеулу, ни к кому не обращаясь. — И это мой первенец! При тебе говорят, что твой отец совершил мерзкое святотатство, и ты еще спрашиваешь у меня, как ты должен был поступить! Когда бы я был таким же молодым, как ты, я бы знал, как поступить. Уж я бы не стал отсиживаться в доме духов; я бы вышел наружу и проломил череп человеку, сказавшему это.

Эдого теперь не на шутку разобиделся, но постарался сдержать себя.

— Когда ты был таким же молодым, как я, твой отец не посылал одного из своих сыновей поклоняться богу белого человека. — Он ушел к себе в хижину горько сожалея, что прервал работу над маской и пошел узнать, что там стряслось дома, а в результате напоролся на оскорбление.

«Я порицаю Обику за вспыльчивый характер, — подумал Эзеулу, — но насколько же лучше его пылкий нрав, чем этот холодный пепел!» Он откинул голову назад, прислонился затылком к стене и заскрежетал зубами.

Это был для верховного жреца день огорчений — один из тех дней, в которые он, наверное, просыпался на левом боку. Как будто и без того мало ему было сегодня неприятностей, под вечер к нему явился молодой посланец из Умуннеоры. Ввиду вражды, существующей между его деревней и Умуннеорой, Эзеулу не предложил гостю ореха кола: ведь если бы у того разболелся впоследствии живот, он приписал бы это действию съеденного у Эзеулу ореха. Посланец не стал ходить вокруг да около.

— Меня послал Эзидемили.

— Правда? Как он поживает?

— Хорошо, — ответил посланец. — Но вместе с тем и плохо.