Чинуа Ачебе - Стрела бога

— Эке некво онье ука! — повторяли они снова и снова.

Эзеулу прислушался еще более внимательно. Нет, он не ослышался.

— Эке некво онье ука! Эке некво онье ука! Эке некво онье ука!

— Смотри, он убегает! — воскликнула Обиагели, и оба возбужденно рассмеялись.

— Эке некво онье ука! Некво онье ука! Некво онье ука!

— Нвафо! — крикнул Эзеулу.

— Нна, — испуганно откликнулся тот.

— Пойди сюда.

Нвафо вошел такой робкой походкой, что, наверное, и муравья бы не раздавил. По его лицу и голове струился пот. Обиагели вмиг исчезла, едва только послышался голос Эзеулу.

— Что вы там говорили?

Нвафо молчал. Казалось, было слышно, как он хлопает глазами.

— Ты оглох? Я спрашиваю тебя, что вы там говорили?

— Нам сказали, будто так можно прогнать питона.

— Я не спрашивал тебя, о чем говорили другие. Я спросил, что говорили вы. Или ты хочешь, чтобы я встал, прежде чем ты успеешь ответить?

— Мы говорили: «Питон, удирай! Здесь есть христианин».

— И как же это понять?

— Аквуба сказал нам, что питон удирает, когда услышит это.

Эзеулу залился долгим, раскатистым смехом. Чумазое лицо Нвафо засияло улыбкой облегчения.

— Ну и удрал он, когда ты сказал это?

— Удрал, как обычная змея.

Весть об отказе Эзеулу назвать день праздника Нового ямса разнеслась по Умуаро с такой же быстротой, как если бы ее сообщил рокот иколо . Она потрясла и ошеломила людей, но полное ее значение они постигли не сразу, так как ничего подобного раньше не случалось.

Через два дня к Эзеулу пришли десять знатнейших титулованных мужчин. Каждый имел не меньше трех титулов, а один — Эзеквесили Эзуканма — имел и четвертый, наивысший. Лишь еще два человека во всех шести деревнях носили этот высший титул. Один из этих двух не пришел, потому что был очень стар, а другой — потому что это был Нвака из Умуннеоры. Его отсутствие в числе пришедших красноречиво говорило о том, как отчаянно стремились все они во что бы то ни стало умиротворить Эзеулу.

Гости вошли все разом, показывая, что они встретились заранее. Перед тем как войти к Эзеулу, каждый из них воткнул в землю перед хижиной свой железный посох и повесил на его набалдашник алую шапочку.

Пока в хижине Эзеулу длилась беседа, ни один человек не смел приблизиться к ней на расстояние слышимости. Аноси, собравшийся было заглянуть к Эзеулу, чтобы пересказать ему кое-какие сплетни и попытаться что-нибудь выведать у него насчет праздника, вышел из дому с понюшкой табака в левой руке, но, заметив у входа в хижину Эзеулу столько посохов ало с надетыми на них алыми шапочками, повернулся и направил свои стопы к другому соседу.

Эзеулу протянул гостям кусок мела, и каждый из них начертил на полу несколько вертикальных и горизонтальных линий — свою личную эмблему. Некоторые закрашивали мелом большой палец на ноге, другие разрисовывали себе лицо. Затем хозяин вынес им три ореха кола в деревянной чаше. После предписываемого правилами приличия недолгого препирательства Эзеулу взял один орех, Эзеквесили — другой, а Оненьи Ннаньелуго — третий. Каждый из них прочел краткую молитву и разломил свой орех. Нвафо по очереди обошел их с чашей, и они сначала ссыпали в нее все свои дольки, а потом брали себе одну. Затем Нвафо обошел с чашей всех остальных, и каждый взял себе по дольке.

Когда все они, прожевав, проглотили орех кола, заговорил Эзеквесили.

— Эзеулу, собравшиеся здесь предводители Умуаро просили меня поблагодарить тебя от их имени за орех кола, которым ты угостил нас. Еще и еще раз спасибо тебе, и да пополнится твой запас.

— Спасибо тебе, и да пополнится твой запас, — подхватили все остальные.

— Ты, наверное, догадываешься, почему мы пришли. До наших ушей дошли кое-какие слухи, и мы подумали, что лучше всего будет узнать, где тут правда, а где нет, от единственного человека, который может сказать нам это. Мы слышали, будто есть маленькое разногласие относительно ближайшего праздника Нового ямса. Как я уже сказал, нам неизвестно, правда это или нет, но нам известно другое: в Умуаро появились страх и тревога, а если позволить им распространиться, они могут причинить большой вред. Мы не можем сидеть сложа руки и ждать, когда это случится; взрослому не пристало сидеть и смотреть, как коза, привязанная к столбу, терпит родовые муки. Предводители Умуаро, так ли я всё сказал, как вы хотели?

— Ты высказал наши мысли.

— Эзеквесили, — обратился Эзеулу к говорившему.

— Иий, — отозвался тот.

— Я приветствую тебя. Твои слова вошли в мои уши. Эгонуонне.

— Иий.

— Ннаньелуго.

— Иий.

Эзеулу повеличал каждого из гостей его приветственным именем.

— Я приветствую вас всех. Вы пришли с добрым намерением, и я благодарю вас. Но я не слыхал ни о каком разногласии в отношении праздника Нового ямса. Два дня назад сюда явились мои помощники и сказали, что пора объявить день предстоящего праздника, а я ответил, что напоминать мне не входит в их обязанности.

Эзеквесили, склонив голову, потирал голый череп. Офока вынул из своего белого, без единого пятнышка, мешка из козьей шкуры пузырек с нюхательным табаком и отсыпал понюшку себе на левую ладонь. Сидевший ближе всех к нему Ннаньелуго потер ладони одна о другую и молча протянул левую руку в сторону Офоки. Тот пересыпал табак из своей ладони на ладонь Ннаньелуго, а себе насыпал новую понюшку из пузырька.

— Но с вами, — продолжал Эзеулу, — мне незачем говорить загадками. Все вы знаете наш обычай. Я называю день предстоящего праздника только тогда, когда останется всего один священный клубень.

Сегодня у меня три клубня, и поэтому я знаю, что время еще не пришло.

Трое или четверо гостей вступили в разговор одновременно, но затем смолкли, предоставив говорить Оненьи Ннаньелуго. Прежде чем начать, он поприветствовал каждого из присутствующих по имени.

— По-моему, Эзеулу говорил хорошо. Каждое его слово вошло в мои уши. Все мы знаем обычай, и никто не может утверждать, что Эзеулу нарушил его. Но ямс в земле созрел, и, если не собрать урожай сейчас, его спалит солнце и сожрут долгоносики. Однако мы только что слышали от Эзеулу, что у него еще остаются несъеденными три священных клубня. Что же нам делать? Как нести человека со сломанным позвоночником? Нам известно, почему священные клубни до сих пор не съедены: это произошло по вине белого человека. Но его тут нет; он испортил воздух, а дышать этим воздухом приходится нам. Мы не можем пойти в Окпери и потребовать, чтобы он пришел сюда и съел клубни ямса, которые встали теперь между нами и урожаем. Так неужели мы будем сидеть и смотреть, как гибнет наш ямс и как умирают с голоду наши дети и жены? Нет! Хотя я не жрец Улу, я с уверенностью скажу, что Улу не желает Умуаро гибели. Мы называем его спасителем. Вот почему ты, Эзеулу, обязан найти какой-то выход. Если бы я мог это сделать, я бы сейчас же пошел и съел оставшиеся клубни. Но я не жрец Улу. Это ты, Эзеулу, должен спасти наш урожай.