Марина Палей - Жора Жирняго

«Что же делать?! — стучало в отравленном фекальными токсинами Жорином мозгу. — Ни хрена... ни хрена он не рубит!.. Это же крышка!.. мне крышка!.. Светило долбаное!..»

— Кто-нибудь из г'одственников подобным стг'адал?! — прокричал наконец эскулап. (Что, в переводе на человеческий, значит: не думаете ли вы, что на Скрижалях Судьбы ваша болячка давным-давно уж записана?.. И вымарать ее оттуда мы не можем?..)

— Все, все родственники страдали, страдают и страдать будут!! — заорал Жора.

— Ну так что же вы хотите?!.. — обрадовался психиатр. — Два сг'едства!..

Он вздохнул, выпучил губы и, мягко барабаня сардельками по столу, выдал череду задумчивых у-пу-пу-у-у!.. пу-пу-пу-у-у!.. Затем привел в порядок рукава. Затем взял обгрызенный карандаш и почесал им ухо.

— Пег'вое, — он громко стукнул карандашом по столу. — Г'егуляг'но, два г'аза в день, опог'ожняйте нижний отг'езок своего пищеваг'ительного тг'акта!! Это должно быть, как молитва: вечег'няя молитва и утг'енняя молитва, понимаете?! Сел на унитаз и вот о-о-очень, о-о-очень хог'ошо постаг'ался, вот весь-весь напг'ягся, пог'або-о-отал пг'ессом, потг'уди-и-ился!!.. А втог'ое!.. — Снова удар карандаша. — Г'одненький, вам надо сосг'едоточиться на каком-нибудь одном пг'одукте питания!.. Выкиньте из головы, г'ади всех святых, ваши мог'я, гог'ы и г'авнины!! И пг'офессоров, и министг'ов — выкиньте! И любых смег'тных! Хотя бы и пг'езидентов или членов ког'олевских семей! Пг'едставьте себе что-нибудь одно-о-о — много-много, но одно-о-о, понимаете?! Это как г'аздельное питание, г'одненький: вот так сосг'едоточился, сосг'едоточился и пг'едставил!.. (Он живо изобразил мечтательную сосредоточенность.) Напг'имег': кусок свежайшей, не жиг'ной, сохг'ани бог, г'озовой ветчины!.. Г'азмег'ом с Эльбг'ус или Аг'аг'ат!!..

…Когда Жора выполз от Аркадия Самуиловича, ноги сами привели его в какую-то заплеванную пельменную, где он нажрался всякой дряни, причем исключительно вперемешку. После чего, уже дома, его долго, мучительно рвало. Почему-то Жоре казалось, что эта акция совершается им назло — Пельменю, себе, всему миру.

К этому времени глянцевый журнал «Полиуритан» осуществил свое слияние с гламурным журналом «The Foam» («Пена»). Сияющий гибрид, «Пенополиуритан», украшенный «людьми новейшей формации» и «правильным» руководством, пригласил Жору поколбаситься на своей орбите.

Однако Жора не только кропал свои мульки для отдела «Интимные связи». Развив прыть фантасмагорическую, он взялся фигачить материалы за уволенных щелкоперов (компромат на них накропал он же) — из своего и двух смежных отделов.

Главный редактор Х.Y. доводился шурином спонсору. Когда-то в миру, еще не будучи ни главредом, ни шурином, он закончил Институт сельского хозяйства, феодальствовал освобожденным парторгом, и если бы тогда, взявшиеся интервьюировать X.Y., спросили бы его про любимые 1. блюда, 2. одежды, 3. напитки, 4. книги, 5. хобби — и если бы X.Y. ответил на все вопросы честно, что абсолютно исключено, то ответы были бы такие: 1. картошка с селедкой, 2. тренировочные брюки, майка 3. водка, пиво (любые) 4. не знаю 5. рыбалка.

Однажды Жора рылся в своем домашнем архиве, желая обработать какой-нибудь старый свой текстик на предмет тиснуть в каком-нибудь глянце — совет подруги, совет подруге, исповедь подруги, отповедь подруге — и т. п.

Он нашел рукопись, на полях которой были нарисованы шариковой ручкой вазочки с икрой, царские осетры, поросенок, держащий в зубах веточки сельдерея…

Он быстро пробежал глазами начало… конец… середину… и начал читать с первого попавшегося абзаца:

«Три утра подряд, начиная от пожара, она находила в своем почтовом ящике открытки: „С добрым утром, Рената!..“ А дальше, настоящим, бесспорно мужским почерком, — несколько слов о том, чем интересен и ценен именно сегодняшний день… Там были точные — не уступающие бунинским — замечания о цвете неба и листьев, об оттенках раннего утреннего света (открытки опускались в ящик по пути на работу) — и еще о том, кто из интересных людей — и чем конкретно — занимался в этот день — десять, сто — или тысячу лет назад…

На четвертый день в открытке оказалось написано: „Рената, могу ли я заглянуть к Вам сегодня вечером — часов, например, в восемь? У меня есть предложение, которое, возможно, покажется Вам интересным. Если Вы не против, на что я искренне надеюсь, тогда не отвечайте — я зайду. А.“

И день полетел кувырком! То она сидела неподвижно, как в ступоре, словно с полностью парализованной волей, — то вдруг лихорадочно, трясущимися руками, начинала рыться в платяном шкафу…

А ведь сегодня она планировала продолжить самые активные поиски работы! Контракт с издательством давно закончился, деньги тоже, а новые возможности, как она ни билась уже несколько месяцев, глумливо ускользали прямо из-под ее носа… Но сегодня… какие уж тут контракты!

В восемь часов вечера она ясно услышала, как на площадке тринадцатого этажа открылась и хлопнула дверь… Она метнулась в самый дальний конец квартиры, чтоб распахнуть дверь не сразу.

…По прошествии этих дней, что они не виделись, Андрей показался ей еще притягательней. В его руке был букет маленьких, пронзительно-синих цветов, названия которых Рената не знала…

— Может быть, лучше в кухне? — с улыбкой ответил он на ее жест пройти в квартиру. — У меня дело на пять минут…

На кухне она хотела было поставить кофе, засуетилась…

— Не надо, Рената, — мягко остановил он ее. — Благодарю вас, но кофе — это все потом, потом… Вы мне скажите лучше — я помню, вы говорили, что закончили иняз, — какие языки у вас в активе?

Такого оборота Рената, как ни крути, совсем не ожидала.

— Английский, конечно, — она сумела скрыть растерянность, — ну, затем, естественно, французский, испанский… португальский… нет, португальский — со словарем.

— Отлично! Вы свободны, скажем, с первого октября — и на неделю?

— Я всегда занята и всегда свободна, — сказала Рената, стараясь показать, что на отвлеченные вопросы она дает отвлеченные ответы.

— Тогда я буду признателен, если вы не откажетесь полететь со мной в Шотландию. В качестве переводчицы. Мне надо отснять материал об одном замке — точней, об одном художнике, который в нем жил…

…Пламя свечи делало всю эту сцену не только малореальной, но словно еще контрастней оттеняло „сегодня“ от „завтра“. Сегодня — день такой полнокровный и новый, он готов лопнуть от силы своего счастья, а завтра — он будет еще новее, еще сильней и счастливей! И, в соответствии с этим неизбежным обновлением (как раз в тот момент, когда Рената сидела на сцене своей кухни и, оглушенная, молча кивала), — за кулисой более крупного театра, сценой которому вся планета, — уже стояло, полностью готовое к выходу, новое действующее лицо…»