Ульяна Гамаюн - Ключ к полям

— Да нет, все в порядке. Я просто… прислушиваюсь. — Я не была пьяна, скорее наоборот — с головокружительной быстрой трезвела, размагничивалась, развинчивалась, словом, что-то теряла, без малейших сожалений об утраченном.

— А я и так знаю, что произошло. Наверняка что-нибудь с Чио, — хмыкнула Саша.

— Да, ты угадала.

— Что, опять истерика? — спросила желтощекая Улялюм.

Я промолчала.

— Ты одна приехала?

— Нет. Там Лева, на улице…

— А что же он не зашел? — весело прищурившись, спросила Лора сквозь сизую пелену дыма.

— Он… — Черт, что бы такое соврать?

— Он боится, — отозвалась Саш, не отрывая взгляда от сцены.

— Тебя, что ли? — ухмыльнулась Улялюм.

— Меня.

— Но ведь… Тим говорил… Сюда, кажется, мужчин не пускают, — брякнула я.

Все переглянулись, даже в стеклянном взгляде безмолвной Жабы промелькнуло подобие мысли, и дружно расхохотались. Я почувствовала, что густо краснею.

— Нет, Саш, они точно тебя боятся! — утирая слезы, всхлипывала Улялюм. И, обернувшись ко мне, продолжила: — Сюда пускают кого угодно. Другое дело, что таким, как Тим, здесь ловить нечего.

— Стал меня кадрить. Меня! — возмутилась Саш, поглаживая нарисованные усики.

— Была драка. Точнее, Саша махала руками и орала благим матом.

— Да, было жарко, — гордо подтвердила та.

— А Лева, значит, на стреме? — прищурилась Лора.

— Что-то вроде.

Ну, попадись мне этот Тим! Хорошенькие шуточки!

— Ха! Смотрите-ка, Крюгерша опять за свое! — весело крикнула Саша.

— Крюгерша — это вон та костлявая старушенция у барной стойки, которая так неистово прижимается к девушке в черном платье, — шепнула мне Лора.

— Крюгерша! Крюгерша! — надрывалась Саша.

Тощая, с трупными пятнами косметики на дряхлом лице, унизанная кольцами, обвитая цепочками и браслетами Крюгерша сняла цепкие щупальца с плеча своей юной спутницы и пугливо завертела черепом.

— Ай-ай-ай! Крюгерша, это что ж такое? Ты опять за свое? Растляешь малолетних? Ты разве не видишь, что девочка впервые в таком заведении? Ты что, старая кляча, совсем с катушек слетела?

Крюгерша, наведя резкость, поморщилась и умостила когтистую лапу на прежнее место.

— Паучиха! — крикнула Саша.

— Женщина, влюбленная в другую, — самое безумное на свете существо, — лукаво сверкнув глазами, сказала Лора.

Словно в ответ на мои темные мысли, погас свет. От барной стойки отделился светящийся ореол и стал медленно продвигаться в нашу сторону.

— А вот и Бип, — сказала Саша.

Действительно: в сопровождении толстушки с мушкой (слава богу, без Були), он с торжественной миной, выступая, как павлин в райских кущах, нес огромный круглый торт со свечами.

— С днем рожденья тебя, с днем рожденья тебя, — запел Бип, и весь зал дружно подхватил:

— С днем рожденья, дорогая Соня, днем рожденья тебя…

Соня, казалось, была удивлена не меньше моего (а я всему в тот вечер удивлялась). Ее круглое, подсвеченное лимонным светом лицо было почти симпатичным, когда она, зажмурившись, загадывала желание и задувала свечи. Вспыхнул свет, и под гром аплодисментов Бип сначала расцеловал ее в обе щеки, а затем как следует оттягал за уши (двадцать три раза).

Вечер разгорался с каждой минутой все ярче. Смех, свет, музыка вращались по залу, образовывая по углам теплые водовороты. Все было желто, кругло, мило. Я разрезала торт, я беспардонно вклинивалась в разговоры, я целовалась с Жабой, с Саш, с рыдающей от избытка чувств Улялюм, даже с Булей, который оказался блестящим собеседником и существом тонкой душевной организации. А потом передо мной вырос недовольный Бип и грубо разогнал веселую дымку:

— Ты что здесь делаешь?

Я схватилась за голову, вспомнив о бедной Чио, и, жутко робея, спотыкаясь и оправдываясь, поведала ему о черной птице. Мои непричесанные речи, казалось, совсем его не удивили. Закончив свою жутковатую повесть, я неожиданно для самой себя расхохоталась.

— Ты пила?

— Да. А что? Здесь все пьют.

— Что ты пила?

— Да так…

— Что ты пила?

— Ну, абсент я пила, незачем так орать! Ты не представляешь, что это за чудо!

— Почему же, очень даже представляю. Больше ты его пить не будешь.

— Но почему? У меня совершенно не болит голова, впервые за столько месяцев!

— Это иллюзия, дымка, выкрутасы зеленой феи. Голова у тебя болит.

— Да что ты вообще знаешь о головной боли? Я хочу еще, и буду пить все, что мне захочется и…

— Черных птиц захотелось?

Я притихла. Бип взял меня за руку и потащил к выходу, не дав даже попрощаться с новыми знакомыми.

В такси, устроившись на переднем сиденье, он сурово молчал. Я смотрела в окно и время от времени хихикала, вспоминая нашу с Булей лирическую беседу. Лева смотрел на меня удивленно и обиженно. По приезде Бип сделался еще суровее: раздраженно хлопнул дверцей такси, грубо осадил Тима, радостно выбежавшего ему навстречу, ни слова не сказал взмокшему Чернышу (тот, впрочем, тоже не сказал ни слова) и надолго заперся с Чио. Сгрудившись под дверью, как стайка мокрых беспомощных воробьев, мы успели расслышать его веселое «Не плачь, моя Лю», но через минуту были согнаны с теплого насеста раздраженным окриком «Все свободны!» из-за двери. Тим с Левой понуро переместились к противоположной стене. Вежливо притушив пенившееся внутри меня веселье, я пристроилась рядом с Тимом. В приливе вселенской любви я все ему простила и отказалась от изощренного плана мести. Просветленная, я заснула на его плече.

Всю следующую неделю мы провели на цыпочках. Бип был грозен и хмур, много и злобно курил, ни с кем не разговаривал и на кухне не показывался («Самое неприятное из всего этого», — хныкал сосланный на кухню Лева). Чио пластом лежала в наглухо зашторенной комнате, и рвалась на волю из своего заточения, и жаловалась на несъедобные Левины шедевры, которые я приносила ей на подносе. Ее водные процедуры теперь происходили под моим или Левиным конвоем: Тим после первого же часового сеанса пара и пены раздраженно умыл руки, мы же с Левой — птицеловы поневоле — покорно исполняли назначенную суровым духовником епитимью. О произошедшем никто не заговаривал, но я знала, что Тима с Левой вызвали наутро после птичьей истории на ковер и хорошенько встряхнули. Меня никуда не вызывали, оставалось только гадать, что же все-таки вменяется мне в вину. И только неделю спустя, когда маленький тиран оттаял («Вчерашнее пюре по-левински было последней каплей», — презрительно фыркнул он), Лева под строжайшим секретом рассказал мне, что Чио тайком от всех таскала абсент (на который для нее лично было наложено вето) и тихо спивалась у себя в комнате по ночам; что с ней и раньше случались подобные припадки, и даже произошла какая-то темная, все перевернувшая в ее жизни история, после которой, собственно, Бип и наложил свое вето. Чио, в общем-то, держалась молодцом, но раз в полгода неизменно пускалась во все тяжкие. Тим с Левой должны были блюсти ее трезвость, но это было занятием неподъемным, Чио искала и находила лазейки с изворотливостью сумасшедшего, и вследствие всего этого бессильные против безумия блюстители частенько оказывались в несправедливой опале.