Джон Краули - Любовь и сон

Ну вот, опять то же самое, сказала Вэл самой себе, — опять то самое, что ей не нравится в этой книге: здесь не проводится грань между тем, во что верили люди, и тем, что происходило на самом деле. Какую еду подавали умершим на празднике? Как все проходило? Кто мыл посуду? Ну да.

«Гермес наиболее известен как Бог-Вестник, а потому и Бог речи и красноречия, но он также — Бог тишины и молчания, хранящий арканы [374]алхимиков. Он покровитель купцов и торговли, но и Бог воров, он защищает и лавочника, что запирает свои товары на замок, и разбойника, этот замок открывающего».

На посеребренном продолговатом рисунке Гермес смотрится еще таким же мраморным плейбоем, как и все прочие. В его руках ребенок, младенец, но какой такой? [375]Вэл зевнула широким, многоэтажным зевком, пытаясь вспомнить типичных людей, на которых оказывал влияние Меркурий, и лишь тогда поняла, что не может с уверенностью вспомнить ни одного. Ни воров, ни предпринимателей.

«В былые времена Гермес был Богом мужской сексуальной привлекательности, так же как АФРОДИТА (см.) — женской; на перекрестках и рынках всего античного мира в его честь были установлены фаллические стелы, называемые гермами, и они почитались язычниками, но страшили пришедших им на смену христиан и мусульман, которые и разрушили гермы. Соединив дар чародейных слов, воровские склонности и сексуальные таланты, Гермес стал Богом-покровителем соблазнителей; когда Боги объединились, чтобы дать жизнь безжизненной кукле — ПАНДОРЕ (см.), Гермес наделил ее даром беззаботного и легкомысленного обольщения. [376]За эти навыки его часто называли Шептуном, так же как Афродиту и его сына — Эроса; именно в этой ипостаси он чаще всего является нам».

Чаще всего является! Опять двадцать пять, подумала Вэл; оторвав взгляд от книги, она на мгновение увидела его: шляпа с опущенными полями, добрые сонные глаза, палец прижат к губам, на которых блуждает улыбка, как у Песочного человека. [377]Тс-с, ни звука.

Каково это — жить с богами? Встречаться с ними? Знать, что один из них рядом? Как Санта-Клаус. Согласно этой книге, Иисус был далеко не первым ребенком, которому приписывалось божественное происхождение; в Древнем Мире многие девушки, оказавшиеся в трудном положении, прибегали к этой уловке. Папочка, да это Бог был, честно. Он так вот весь как бы сиял.

В коридоре открылась дверь маминой комнаты. Вэл услышала, как, шлепая босыми ногами, мама направилась к туалету. Уже много лет каждую ночь она совершала подобное путешествие. Из уборной донесся шум воды.

Слив. Хорошо.

Мама прошлепала назад в свою комнату, тяжело вздохнула у двери и прошептала молитву — или проклятье, а может, и то и другое. Маму довольно часто посещал Бог. Но она ни разу не обвинила Его в своих прегрешениях. Вэл вопросила тьму: Кто такая Уна Ноккс?

Вздрогнув, Пирс проснулся в той же тьме; сна он не запомнил, только чувство, что его лишили чего-то драгоценного, того, что он приобрел, — но своего ли? Как бы то ни было, лишившись этого (привстав с кровати, весь обратившись вглубь, он пытался поймать ускользающие чувства), потеряв что-то, он безутешно и по-детски разрыдался — из-за потери, ярости, скорби, безутешно, так громко, что сам проснулся; от ужаса его волосы встали дыбом, а завывание эхом отдалось в груди.

Он покачал ногами, свесив их с кровати. Черт, сколько сейчас времени. Схватив стоящий подле кровати будильник, он внимательно посмотрел на циферблат и какой-то миг не мог отличить одну стрелку от другой — не мог поверить ни в то ни в другое время.

Без четверти час? О господи, ночь еще только началась.

Тут зазвонил телефон, и его сердце замерло от ужаса, как если бы в него вонзили кол, — поверить нельзя. Пирс стеснительно поправил рубашку и торопливо поднял трубку.

— Пирс? — Еле слышный голосок, его-то он и ожидал услышать. — Ты спал, да?

— Собственно говоря, нет, — ответил он. — Отчего-то проснулся.

— Ты как?

— А ты?

Сколько же времени должно пройти, прежде чем его сердце перестанет захлестывать ужасная темная волна, когда он слышит ее голос, ее настоящий голос; когда ему кажется, что он заметил ее на улице; когда он пробуждается и понимает, что видел ее во сне: сколько же времени.

— Заболела я, — ответила она. — Болит где-то внизу живота. Инфекция или что.

— Черт, — ответил он. У нее часто были проблемы с мочевым пузырем, какие-то там ферменты: вот где до тебя добрался Скорпион. Доктор Иоганнес знал это. — Сочувствую.

— Меня тут немного выбило из колеи. Слушай: прости за поздний звонок.

— Ничего страшного.

— …просто мне некому больше позвонить.

Он сел на кровать, не выпуская из рук телефонной трубки.

— Конечно, — ответил он.

— Тут такое дело, — сказала она. — Последнее время я не очень-то много работала. Потому как приболела. Просрочила платежи. Хозяин не хочет больше ждать.

Раньше клиенты у нее были серьезные, и доход плыл неплохой. Все прошло. Значит, она тоже отреклась от прошлого, успешнее (подумал Пирс), чем он.

— Электричества так и нет? — спросил он.

— Так и нет, — ответила она. — Сижу при свечах. Послушай. Завтра. Он собирается меня выставить.

— Не может быть.

— Я просто не знаю, кому еще позвонить. Аренда же тут регулируется. Всего-то и нужно — полторы сотни.

— И это все?

— Ну, три. — Пауза. — Я знаю, у тебя самого не много.

— Да нет, как раз много. Сравнительно. Просто их надолго надо растянуть.

— О господи.

— Все нормально, — потерев лоб, ответил он. — Нормально. Я же тебе этим обязан.

— Пирс, — ответила она. — Ничем ты мне не обязан.

— Я знаю. — Он прикрыл глаза рукой.

— Просто ты хороший парень.

— Я знаю. — Главное, не позволить, чтобы она заговорила с ним нежно, он не перенесет этого, не сможет. — Да, да. Мне выслать тебе чек или, или…

Тишина, потом вздох самоукоризны.

— Ты же знаешь, у меня даже нет счета в банке.

Он вспомнил, что вся их квартира была переполнена счетами, они лежали в ящиках на кухне, под подушкой. А теперь, став законопослушным гражданином, она просто не могла позволить себе завести банковский счет.

— «Вестерн Юнион», — предложил он. — Крылатый гонец. [378]Значит, завтра? Последний день.

— Я верну тебе все. Ты же знаешь.

— Ты всегда возвращаешь.

— Расскажи мне о себе. Как твои дела.

— Ну, — ответил он. — Как сказать.

Между ними — тьма и даль, его ночь здесь, ее — там; они оба чувствовали это.

— Поздно уже, в самом деле, — сказала она. — Все не спала, думала. Почему-то о тебе вспомнила только сейчас.

— Да, — ответил он. — Ну, все-таки. Вспомнила.

— Отпущу тебя спать, — ответила она.

Он сидел, уронив телефонную трубку на колени.

Сфинксом называл он ее когда-то — не только из-за того, что она ставила перед ним трудные вопросы, но и потому, что никогда не отвечала на его. Он не мог пожелать, чтобы она не звонила, но звук ее голоса.