Даниэль Кельман - Магия Берхольма

– Ваше сочинение, – любезно начала преподавательница немецкого, – смехотворно. Сплошные отступления от темы, одна вода. Вы так и не дошли до сути.

– Представьте себе, – продолжал математик, – что плоскость пересекает призму, в сечении образуется квадрат. Вопрос: ну и кого это интересует?

– Вы умеете танцевать? – спрашивал господин Гокс.

– Спокойно! – приказал Финзель. – Спокойно, все будет хорошо. Просто выберите карту! – И он протянул мне крошечную колоду с фиолетовой блестящей рубашкой.

Господин Гокс тихо засмеялся, ананас покачнулся, соскользнул с носа и беззвучно провалился сквозь отверстие в полу. Он проводил его взглядом, покачал головой и тихо зарыдал.

– Ну, в чем дело? – Финзель нетерпеливо постучал по столу. – Не можем же мы ждать целую вечность. Вы думаете, мы только вами и будем заниматься? Возьмите карту! Выбирайте! Чего вы хотите?

– Я хотел бы, – сказал я тихо, – проснуться. Я хотел бы проснуться.

Финзель наморщил лоб: «Проснуться? Ну хорошо». И вдруг я почувствовал, что падаю; пространство деформировалось, как скомканная бумага, время куда-то понеслось, точно на американских горах. Какое-то мгновение я парил в сияющей белой пустоте, потом ощутил, как меня объяло что-то прочное, устойчивое. Что-то мягкое. Моя постель.

Было тихо. Только дыхание Жана доносилось с другого конца комнаты. Надо мной на потолке висела продолговатая полоса лунного света да выдавалась темным четырехугольником книжная полка. Я снова закрыл глаза, но нервное напряжение не отступало, тягостное и язвящее. Я попытался думать о чем-нибудь постороннем – об овцах, нет, лучше о коровах на лугу. Это не помогало, и я заменил их птицами в небе, но, сделав вираж-другой, они превратились в вертолеты, а потом в больших сверкающих жуков. Наконец, я попробовал представить себе море, но я его никогда не видел, поэтому у меня получился всего лишь водоем с бесцветной водой.

Тогда я стал размышлять, где же я буду учиться. Существовало несколько вариантов, и ни на одном из них я еще не остановился. Может быть, я даже вступлю в какой-нибудь монашеский орден: эта мысль привлекала меня чем-то строгим, солдатским. Я попытался вообразить монастырь: высокие каменные стены, крестовые ходы, старый колодец, огород. Здание, поспешно воздвигнутое моей фантазией, было немного нечетким; не обошлось в нем и без декораций из моей школы и дома Берхольма. И все же оно мне нравилось. Я даже почувствовал, как постепенно успокаиваюсь и как медленно, точно вода затопленный подвал, меня переполняет сон. Вот я уже возле монастыря, открываю высокие ворота – они отворяются легко, без усилий – и вхожу. Погруженный в тень вымощенный камнем коридор, старая лестница со стертыми ступенями, по которой я поднимаюсь. Еще один коридор; косо падая сквозь окно, лучи света по диагонали пересекают пространство; невольно втягиваешь голову, чтобы о них не удариться. Мимо проходят какие-то люди, но я высокомерно оставляю их бесплотными и безликими. Я внимательно слежу за своими шагами; не без усилий мне удается расслышать их гулкое эхо, странное в тишине. А вот и дверь. Я останавливаюсь, подхожу ближе. В самом деле, сюда я войду. На уровне глаз висит гладкая латунная табличка – теперь здесь должна появиться фамилия. Что-нибудь оригинальное, латинское? Или лучше выбрать что-нибудь простое: Вебер, Шустер… Нет, если уж из области ремесел, то тогда Фасбиндер. Очень хорошо, звучит скромно и вместе с тем убедительно. Я сосредоточиваюсь на табличке, и там, сначала серой тенью, а потом все более отчетливо, проступают буквы: «Отец Фасбиндер». Теперь я, пожалуй, могу войти. Стучу в дверь. Ни звука. Вздор, должен же там кто-то быть; хотя бы потому, что мне так хочется. Стучу снова. На сей раз я слышу голос, который что-то произносит. Наверное, «Войдите!» Я поворачиваю ручку, дверь распахивается. Я вхожу.

За дверью оказался просторный, удобно обставленный кабинет. Книжные полки, стулья, стол, на нем – механическая пишущая машинка. За машинкой сидел человек. Лет пятидесяти с небольшим, среднего роста, довольно толстый, седой, с острым носом, мясистыми щеками и густыми бровями. Он был в черном костюме с белым воротничком, а на лацкане у него поблескивал тонкий серебряный крест. Он сидел, опустив голову, и, когда я вошел, даже не взглянул на меня. Я в замешательстве остановился.

– Входите! – велел он. – Садитесь.

Дощатый пол поскрипывал у меня под ногами; я осторожно подошел к самому маленькому стулу, сел, поставил портфель и стал ждать, когда же он поднимет на меня глаза. Он не шевелился. Где-то тикали часы.

– Вы пришли просто так, – вдруг спросил он, – посидеть здесь, отдохнуть? PI ли вас привело ко мне какое-то дело?

– Д-да… д-дело, – заикаясь, пробормотал я, – господин…

– Можете обращаться ко мне «доктор Фасбиндер» или «господин профессор». Так чем я могу быть вам полезен?

– Меня зовут Берхольм. Артур Берхольм. Я… гм, меня направили к вам. – Мне стало не по себе, оттого что он ни разу на меня не посмотрел.

– Ага! Значит, вы хотите посвятить себя служению Церкви?

– Да, господин профессор.

– Смотри-ка. Сколько вам лет?

– Девятнадцать, господин профессор.

– Свою иронию можете оставить при себе. Всего девятнадцать. И вы уверены, что это ваше поприще?

– Конечно.

– Конечно. Все поначалу в этом уверены. Не понимаю! И как только нормальному человеку такое может взбрести в голову? Вам что, явился святой?

– Не припомню.

– Это уже что-то. А вы хотя бы представляете себе, куда пришли? Хотите стать католическим священником? А вы знаете, что отныне у вас не будет женщины? Никогда!

– Знаю.

– И вы все хорошо обдумали? Мальчик мой, поразмыслите хорошенько, пока не поздно; я не хочу, чтобы через год вы сидели здесь и признавались мне в чем-то неловком и мучительном или собирали подписи за отмену целибата. Все это мы уже пережили. – Он еще ниже опустил голову над столом, как будто пытался расшифровать на нем тайные знаки. – Что за глупость вы придумали. Если вы не уверены в себе до конца, лучше оставьте это! Никто вас не принуждает. Откровенно говоря, я бы хотел, чтобы вы выбросили это из головы. – Сутулостью, круглой спиной и острым носом он напоминал черепаху. Я невольно улыбнулся. – Если я правильно истолковал вашу ухмылку, вы хотите остаться, да?

Я удивленно посмотрел на него:

– Да.

– Хорошо, Артур Берхольм. А почему?

– Это сложный вопрос, господин профессор. Вы хотите, чтобы я отвечал на него не раздумывая, сразу?

– Да, сразу.

Ну почему я попал именно к нему? В соседней комнате сидел симпатичный, любезный человек… – проклятье, вот не повезло! Я беспокойно поерзал на стуле, потом придумал:

– Потому что… дважды пять – десять. Потому что сумма квадратов катетов равна квадрату…