Эльфрида Елинек - Бембиленд. Вавилон.

Я вообще этого не делал. Не делал я и фотографий. Себя самого я тоже не делал, но вопреки всему сделан я очень даже неплохо! Ничего не скажешь. Мне бы следовало быть чуть прочнее, да что уж тут. Я тоже поработал вполне квалифицированно, так что сейчас вы вряд ли сможете отделить нас друг от друга, меня и эти мои снимки! Вы можете содрать с меня кожу, но не фотки! Нет, даже кожицу, которой я лишился при стрижке деревьев, при обрезании, но и без него, сотворил не я, поэтому не думайте, что можете вот так запросто ее у меня отобрать. Как ни всматривайтесь в снимок, все равно ничего у меня не отнимете. Ничего не позаимствуете. Ну что же, иногда люди нравятся самим себе на фото. Мне это непонятно, и все же повторю еще раз: выдающаяся стратегия иммунной системы, о которой здесь пойдет речь, и заключается в терпении по отношению к самому себе. Это сеть, которая должна улавливать и подавлять только чужеродные тела, а собственное щадить. И эту сеть, полную изображений, мы теперь вытягиваем и втягиваем в себя, изображения в ней – наша добыча. Вот так и создается терпимость по отношению к себе. Смотрите, что происходит! Возможно, абсолютно ничего, потому что эта дурацкая иммунная система, однажды образовавшаяся, ничего больше в себя не впускает, не впускает даже нас самих. Притом что мы – нечто большее, чем мы сами! Она права, эта иммунная система! Итак, теперь вы можете, ни о чем не беспокоясь, спрашивать своих советчиков по части медицины, с вами ничего не случится, оба советчика, тот, что на бумаге, и тот, что во плоти, ответят молчанием на упреки, которых вы им даже не делали.

Сдирание кожи, плодотворное увлажнение земли – не моя работа, но увлажняться она будет несмотря ни на что, вплоть до самой кожи, стоп, это моя кожа! до тех пор, пока она, земля, не втянет все в свои артерии, и вот по этим пологим берегам, должно же хоть что-то быть пологим и мягким, земле по крайней мере свойственна жалость, я, значит, по этим берегам, словно река, впадаю в море. Снимки со мной делали другие. Я говорил вам об этом уже сотни раз, все всегда делали другие, и все, все я уже сказал, написал, сделал, нет, не сделал: это сделали другие, которым я никогда не посылал писем по е-мейлу, не писал открыток с фронта, которым никогда не звонил, и которых никогда не любил, ах, да, парочку писем по электронной почте я все же отправил, должен был, потому и написал их, эти письма, что не видел людей, которым писал, и теперь вижу, что я не только не любил их, я их никогда не видел, я даже не знал об их существовании! No Sir. Это сделали со мной чужие люди, и чужие люди теперь разглядывают мое фото, оно переходит из рук в руки, от глаза к глазу, с разрезом или без, я имею в виду глаз, не снимок; окажись на моем месте вы, разве ваши близкие сделали бы с вами нечто подобное? На телевидении фото провозгласили личностью, простое фото, хотя относящейся к нему личности с содранной кожей уже нет на свете. Ее просто убрали, не затевая судебного процесса. Как будто со мной и не может быть иного процесса, кроме как вынуть мое нутро из тела, я хочу сказать, собрать выброшенные гильзы. Тут есть своя логика. Хотели солдат на выброс, вот и получили их, в конце концов, они за это платят. За что платят, то и получают, ни больше, ни меньше. Используют тебя, а потом выбрасывают. Они тебя выбрасывают, и тебя больше не существует. Я выхожу из себя, отделяюсь от себя, чтобы послужить парочке парней, которые хотят аккуратненько так делать на мне барыши и которым наплевать, уютно я чувствую себя в своей шкуре или нет; следом за мной идут тысячи желающих получать тысячу в день, я уже называл эту цену, но необученные наверняка готовы делать то же самое и за меньшее вознаграждение, они рвутся вслед за мной туда же, но нет, туда я больше не попаду, меня уже отделили от меня, хотя я решительно запретил это делать. Вы все можете подтвердить, я не раз твердил об этом. Но кому есть до меня дело? Только мне самому.

Я настаиваю: добровольно я не уйду. Прошу вас, помогите! Помогите сейчас, тогда вы поможете вдвойне! Помогите мне, доктор! Помогите избежать вашей врачебной ошибки! Огонь уже немного помог, но мы нуждаемся в еще большей помощи, значительно большей. Да, и от вас. Доктор! Человек – гость на этой земле, гласит народная мудрость, и этот гость, от удивления или от жадности, всегда стоит с широко разинутым ртом. Так, как они сделали это на фотографиях с чужими задницами: капюшон на голову, а потом сунуть туда что-нибудь симулирующее, чтобы они не знали, где верх, где низ, что снаружи, а что внутри. Народная мудрость теперь уже разевает рот по-настоящему и никак не может его закрыть. Нет, народ никогда не закрывает рот. Скорее у вас поплывет земля под ногами! Может быть, люди именно потому симулируют страстные объятия при осветительных вспышках, чтобы узнать, что снаружи, а что внутри? На войне границы между снаружи и внутри сразу исчезают, люди становятся неизлечимо свирепыми, так как обязаны своей жизнью случаю и удаче, хотя каждый всем и всегда хотел бы быть обязанным своей работе. В сущности, парадокс вот в чем: войны затеваются для того, чтобы сдвигать границы по собственному желанию, но они и без того сдвигаются сами собой! Что я представляю собой здесь, зачем я здесь? Границы вроде бы во мне не нуждались, они бы и сами по себе сдвинулись вовне, чтобы внутренне подвижные люди могли до тех пор метать свои глазные яблоки на наши фото, пока их поле зрения не начнет вонять от сплошных отбросов, да-да. А там и первые гиены появятся. Теперь и вы принадлежите к посвященным, нет, не к моим потрохам, просвечиваемым вспышками, вы меня неверно поняли, итак, в среде посвященных можно ожидать уважения, но от уважения тут же улетучится хорошее настроение, так уж лучше не впустим его к себе, хотя каждый, действительно каждый хочет его иметь, тоскует по нему, тоскует по кому-то, неважно кому, главное, чтобы он был гол, но гол только для себя, это же ясно. Нет, не ясно, так как сейчас он голый и для нас. Голее голого быть нельзя. Можно бы содрать и кожу, но кто захочет учинить над собой такое? Да еще перед фотокамерой! И все-таки! Этого жаждет каждый! Потому что на него смотрим мы. Глядя на него, мы отнимаем у него самоуважение. Его вид останется с ним, вид мы ему оставим, этим мы его немного стесним, но вид надо оставить ему в принципе. Как утомительно в тысячный раз повторять самоочевидные вещи! Человеку нужно оставить то, чего нельзя у него отнять. Я слишком много говорю. Мне без этого нельзя. Но сейчас я устал, устал, устал. Это можно было предвидеть, так как человек, в том числе и я, не может быстро двигаться, он может лишь плохо себя вести. Война не поддается расчету, ее можно сравнить с растением, чей рост не может сдержать никто и ничто. Залить, засушить, вырвать с корнем, другая возможность сейчас, впопыхах, не приходит мне в голову, и вот я уже все быстрее скольжу к этой быстрине потока или тока, что образовался во мне, я ведь теперь река, нет, пока не река, сперва мне надо выскользнуть из себя, прикрепиться к какому-нибудь мосту, уцепиться за мостовые перила, причем совсем без моего нового внешнего вида, они мне его, разумеется, забыли придать, типичная история.