Ольга Ляшенко - Собиратель чемоданов

И в самой партии начались разброд и шатание мысли. Резко упала партийная дисциплина. Вопросы тактики отошли на задний план, на собраниях теперь только и спорили, что о Последнем Чемодане. Многие ударились в богоискательство.

9. Чтобы спасти партию от грозившего ей развала, Учитель решил во всем разобраться сам. Он так и заявил товарищам: «Я должен сам во всем этом разобраться. Видите, какая заварилась каша. Как я понимаю, проблема тут явно теоретическая, так что одними оргвыводами делу не поможешь. Предлагаю приостановить обсуждение и дать мне какое-то время. Я досконально во всем разберусь, и доложу о результатах».

Все согласились и дали ему времени без ограничений, сколько потребуется. Даже заядлые его противники не сомневались, что он идет не развлекаться, и отпущенные ему часы и дни потратит строго на дело, как и обещал. Потому и отпускали с легким сердцем. Кто мог тогда предположить, чем это обернется?

Он и сам-то рассчитывал найти ответ у классиков. Думал, проштудирует еще разок их труды, выпишет пару призабытых цитат и на ближайшей же по расписанию сходке все расставит по своим местам. Вкрутил лампочку поярче, навострил карандаш, заварил себе покрепче чаю — и уселся за любимые книги.

По прочтении он крепко задумался. Впечатление было такое, как будто основоположники младофилософии родились не в Чемоданах, а прибыли откуда-то снаружи, причем весьма издалека. И что интересно: до вопроса о Последнем Чемодане это как-то не замечалось.

Встречаться с ними лично ему смерть как не хотелось. Так было и раньше, трудно объяснить почему.

Но ради Истины он пересилил себя и пошел.

Их холодильник был через дорогу, и встретили они его радушно. Однако беседа не сложилась. Классики отвечали посторонними мыслями из своих же трудов, которые он знал не хуже, да еще перевирали. Так и ушел он от них, расстроенный и неудовлетворенный, но они даже этого не заметили, жали руку и приглашали заходить еще.

10. Тогда он решил начать с самых азов и, как школьник, уселся за Библию. Давно он не брал ее в руки, пожалуй, с тех самых пор, как научился читать. С первых же страниц все стало до того неясно, что, дойдя до описания потопа, он начал все сначала, еще надеясь как-то разобраться, чтобы было что сказать ученикам. Еще в бытность свою школьным педагогом, он выработал в себе эту ценную привычку: читать и тут же, на ходу анализировать прочитанное, выделяя основную идею, тему, образы, заранее в уме выстраивая и репетируя будущее объяснение, продумывая вопросы, которые задаст классу… Но с этой книгой ничего не получалось. Слова-то все были понятные и давно известные, многие места он помнил наизусть. Но о чем писалось? И главное — зачем?

«Какое все это имеет отношение к нам? — напряженно думал Клавдий, — По логике вещей, [139]отвертка находится в каждой девятой голове, дрель — в каждой двенадцатой. Даже такая универсальная вещь, как топор, — и тот лишь в трех с половиной из пяти. А на эти книжки природа не поскупилась — снабдила всех поголовно, включая полных бездарей. [140]Но раз уж так, то почему бы хоть в одну из них не вставить что-нибудь и про нас? Хотя бы слово о Чемоданах! Так нет же. И звери, и птицы, и гады — все упомянуты, а про нас нигде и намеком не сказано! Как будто мы мыши какие-нибудь, или тараканы… А если так, то что нам до людей, сотворенных в пятницу? Что нам до Адама и Евы со всеми их правнуками и прапраправнуками? Что нам до их царей и пророков? Большинство из этих людей до сих пор не ведает о нашем существовании. Зачем тогда и нам про них учить? В конце концов, что нам до их Мессии? Захотим, выдвинем своего, и не хуже! Просто нам пока было не нужно. У нас еще и потопа-то не было».

11. Надо сказать, что мысль о Мессии пришла не ему первому. Среди простых людей, ударившихся в религию, только и разговоров было, что о Мессии. Спорили все больше о том, кто это будет: все тот же Иисус Христос, или теперь уж новый, из своих. Были и такие, которые не верили во второе пришествие, а дожидались первого. Против них было ополчились, но они скрепились духом, вере своей не изменили, а зажили обособленно и благопристойно, всячески уклоняясь от споров и стараясь не подавать поводов для враждебности. А еще были, которые нигде определенно не жили, а, переходя с места на место, разъясняли, что нет вообще толку спорить: «Что спорить? — говорили они. — Когда придет Мессия, тогда и поглядим. О нем все сразу же узнают, единовременно и повсеместно. Ибо тогда уже не будет ни Чемоданов, ни Поверхности, а будет все едино».

А надо всеми верующими и спорящими и взаимно друг друга вразумляющими вовсю потешались новоявленные гуманисты, но и они были не без греха. У этих была своя вера — вера в Человека. «Удивительно! — удивлялись они, попеременно выступая друг перед дружкой на своих собраниях. — Как можно в наше-то время думать, что все создано Богом? Только малограмотные старухи могут верить в эти сказки! Которые из-за склероза позабывали все, чему их в школе учили. Ведь достоверно известно, из той же Библии, да еще и научно подтверждено, что Бог не создавал Чемоданов. Человек — вот истинный творец! Человек — вот Альфа и Омега. Человек создал Чемоданы, человек же их и обустроил. А когда придет пора, этот же самый человек их и разрушит, сбросит с себя как ненужную скорлупу и пойдет обустраивать Поверхность. А когда и на Поверхности все будет обустроено, то мы и с ней поступим как Чемоданами и, вместе с ее нынешними жителями, рука об руку, пойдем обустраивать другие, более пространные миры».

12. Так рассуждали люди, лишенные сомнений. А Клавдий между тем, сидя над книгой Бытия, все глубже погружался в бездну непонимания, никак не достигая дна. Все, что наконец-то он понял после четырех прочтений, — так это только то, в чем состоит его непонимание. А состояло оно в том, что он, потомственный педагог, в прошлом преподаватель русской литературы, заслуженный учитель, а ныне видный теоретик и трибун, не мог элементарно пересказать прочитанное своими словами, а только весьма и весьма близко к тексту, практически дословно.

«Значит, такие уж это книги. Они — как букварь, потому и пересказать невозможно. Попробуй-ка пересказать букварь».

С этой мыслью дойдя в очередной раз до конца Бытия и видя, что силы его на исходе, он решил больше не тратить партийное время на Ветхий Завет и приступил ко Второму Собранию.

В первой же книге его поджидало родословие потомков Адама и Евы — все то же, что он только что сознательно опустил. Правда, в серьезном сокращении. Но все равно, терпению его пришел конец. «Да что ж это такое? Куда ни ткнись, везде они!»

Это была отнюдь не зависть к богоизбранному народу. Его бесило то, что он не знал, что завтра скажет своим ученикам, которые верили в него и терпеливо ждали ответа. О прочих, сомневающихся, которые уже звонили и, отвлекая от дела, нагло интересовались, как продвигаются занятия, он уже не заботился. «Хватит с меня своей заботы, — думал он. — А эти — не мои ученики. Так пусть о них кто хочет, тот и заботится».