Вадим Ярмолинец - Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

– Уже почти стало, – согласился я.

– Вы не обращали внимания, какие хмурые лица у наших начальников, вообще у многих людей? – продолжал он. – Это не от забот о куске хлеба. Жить бедно можно. К бедности привыкаешь. Нет, народ, сам того не осознавая, находится в страшном унынии, причиной которого является постоянная ложь. Мы лучше всех, мы самые передовые, мы самые культурные, а на самом деле живем в полном дерьме и прекрасно об этом знаем. В общем, вы хорошо поступили. За работу не переживайте. Где-нибудь устроитесь.

– Я не переживаю, просто состояние непривычное. Не знаешь, что завтра будет: на что жить, где жить.

– За это не переживайте, без куска хлеба вы не останетесь, и за комнату вам будет чем платить. Тут важно другое.

– Что же?

– Не обозлиться, как Володя. Надо оставлять себе какое-то место для жизни, для любимых занятий, для любви, для семьи. Масса людей, Митя, живут только после работы, чем-то занимаются.

– Собирают усилители.

– Да, собирают усилители, пишут книги. Вы, например, владеете пером, а решили, что вашим пером владеют они. А они ничем не владеют. Вот вы видели этот колхоз, вы слышали, как из гроба героя сделали свиное корыто или телегу. Так и напишите об этом. Пишите, как писали Булгаков или Платонов – для себя. Только без злобы, потому что когда остается одна злоба, когда все становится невыносимым, выход только один. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Догадываюсь.

– Вот на вас эта грязь такое впечатление произвела, а для тамошних людей это не грязь, а земля, на которой они живут. Просто после дождя она приобретает такую консистенцию. Вы привыкли по асфальту ходить, а им и без асфальта хорошо. Тут и советская власть ни при чем. Там так было спокон веку. Или эта несчастная тетка. Вы, наверное, думаете, что она хочет садок вышнэвый коло хаты и все такое. А она может, отродясь этого садка не видела. Может, она еще хуже жила? Когда-то слышали про голодомор?

– Да, голод в связи с коллективизацией.

– Совершенно верно. 10 миллионов по оценке Самого. А до этого – гражданская война. Это еще миллионов десять-пятнадцать. Продразверстки, раскулачивание, ссылки, чистки. Там от тех крестьян, которые садок вышнэвый имели, уже и памяти не осталось. Так, живет всякая переводня. Эта баба, может, вас испугалась с непривычки, а за дом благодарна. Напрасно вы все-таки с ней не поговорили. Может, она еще бы вас дураком посчитала с вашей жалостью.

О том же мне говорил старший Охотников. У меня вдруг возникло ощущение, что Кащей хочет меня отговорить от увольнения. Конечно, если можно нормально жить после работы, то можно жить и после моей работы в газете. С девяти до пяти врем и выполняем самые гадкие поручения начальства, а после пяти живем не по лжи.

– Знаете, Константин Константинович, – сказал я, – может быть, вы и правы. А я – нет. Просто я не хочу в этом больше участвовать. Я больше не хочу иметь к этому никакого отношения. Понимаете?

– Очень хорошо понимаю! И поэтому напоминаю – можно уехать. И если вы не хотите заниматься грязной работой здесь, то это шикарная возможность найти себя на каком-то новом поприще там. Может быть, на том же журналистском. Там есть великолепная иммигрантская пресса. В Париже – “Русская мысль”, в Нью-Йорке – “Новое русское слово”. Не слышали? В самом крайнем случае пойдете в грузчики. Можете не сомневаться, что тамошние грузчики живут не хуже наших. К тому же вы и английский знаете.

Вернувшись домой и поднимаясь по лестнице, я увидел в окне на площадке перед моим этажом черный силуэт сидевшего на подоконнике человека. Сердце оборвалось, я почему-то подумал, что это может быть Майоров. Но это оказался Миша Климовецкий.

– Здорово, пропажа, – сказал он, поднимаясь с подоконника и отряхивая джинсы. – Ты помнишь вообще, что у тебя мои пласты?

– Блин, Миша, ну ты меня напугал!

– Я хочу завтра на сходняк пойти.

– Миша, у меня их нет. Я их у одной телки оставил, я же тебе рассказывал.

– Ну, так пора забрать! Или ты ей подарок решил сделать? Она их на бабушкиной радиоле не крутит случайно?

– Мишка, я не пойду. Я с ней расстался. Я тебе ее адрес дам, мои тоже заберешь.

– От еб-тыть. А где она живет?

Я объяснил, как найти Лизу.

– А твои взять на сходняк или дома оставить?

– Оставь у себя, у меня что-то никакого настроения.

Утром я проснулся поздно. Состояние было муторное, я чувствовал себя совершенно разбитым. Не хотелось вставать, готовить кофе, жарить яичницу. Около 11 позвонил телефон. Я слышал, как Анна Николаевна взяла трубку и когда сказала: “Сейчас позову”, я, наконец, собрался с силами и встал, зная, что сейчас услышу стук в дверь.

– Митя, ты? – Это был Миша.

– Ну.

– Тебе крупно повезло.

– В чем?

– Сходняк снова разбомбили.

– Кто?

– Кто? Конь в пальто! Менты с дружиниками. Только на этот раз их там была целая армия. Ловили людей, сажали в автобус и везли в ментовку. Я свои пласты просто бросил, иначе бы не смылся. Пять отличных дисков, блядь, пропало. А твои, между прочим, у меня дома остались. Ты что, знал?

– Что знал?

– Что бомбить будут!

– Откуда я мог это знать?

– А хрен его знает. Может у вас там что-то говорили, а?

– Миша...

– Что, Миша?

– Миша, блин, говорят все время, потому что хотят этот сходняк в какое-то кафе загнать, но только я никак не мог знать, что в это воскресенье они его снова бомбить будут. И потом, чувак, я про этот сходняк сейчас даже думать не могу.

– Почему?

– Потому что у меня такая ситуация на работе, что не сегодня-завтра я ее потеряю.

– Ну, смотри, – сказал Миша, и я впервые ощутил возникшую между нами отчужденность, причиной которой было недоверие. Главное, что у моего старого товарища были основания для этого недоверия. Я должен – должен был сказать ему, что сходняк могут бомбить. Но я просто забыл об этом.

В понедельник я пришел в редакцию как никогда рано. Без четверти девять. Найдя на столе у ответственного свой горе-репортаж, вычеркнул свою фамилию и написал сверху псевдоним – Максим ЛИПА. Потом взял чистый лист бумаги и написал “Прошу уволить по собственному желанию”. Поставил число. Подписался.

В кабинете, открыв стол, стал перебирать папки с публикациями, блокноты. Хотел ли я сохранить это? Нет. Все это больше не имело никакого отношения ко мне. Около десяти в кабинет вошла Римма.

– Ты здесь? Срочно в райком. Там важное совещание.

– Я увольняюсь.

– Уволишься завтра. Кроме тебя ехать некому. Там какой-то аврал. Босс с Колей в Киеве, все на заданиях. Давай по-быстрому.

– А в связи с чем аврал?

– Что-то с дисками какими-то, не знаю.

Это слово на меня подействовало просто магически. Я сунул заявление в ящик стола и поднялся.