Вадим Ярмолинец - Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

– Я могу уделить вам ровно шесть минут, – сказала она в последнюю нашу встречу. – А чтобы сэкономить ваше время, я сразу хочу сообщить: мы только что вернулись с фестиваля ска в Швеции, где пресса сообщила о новой восходящей звезде. Эта звезда должна потрясти мир. Но имя этой звезды я вам не скажу!

Я тогда так и назвал свою заметку – “Шесть минут с восходящей звездой”. Не знаю, как в Швеции, но здесь она, конечно, была нашей звездой, пусть даже глуповатой и по-провинциальному манерной. Но когда она пела, срываясь с рок-н-ролла на совершенно джазовый скет, все это уже не имело никакого значения. Так было и в этот вечер. Ее высокий и звонкий голосок просто летел над ритмом ударных, гитары и баса: “От Москвы до Ленинграда и обратно до Москвы, пляшут лини-и ограды и мосты!” В задних рядах плясали забравшиеся на скамейки подростки, другие плясали в широком проходе между рядами, и я впервые видел, что менты никого не останавливают и мир при этом не рушится, не превращается в хаос “вседозволенности”, которым нас постоянно пугают.

После антракта выступал “Лотос”, о котором я ничего не слышал. Когда они заиграли, в зале, кажется, никто не понял, что это за музыка, и я, признаться, тоже. Зрители, насытившиеся выступлением “Браво”, потянулись к выходу, а я слушал незнакомую музыку с очень стабильным, вязким ритмом и трескучим звуком клавишных. Потом басист запел:

Слепили бабу на морозе – руки, ноги, голова.

Она стоит в нелепой позе – не жива и не мертва.

А мне другой не надо нынче, пусть красивых в мире тыщи,

Нет её белей и чище, и другой такой не сыщешь

Хоть ты тресни!

Это было так неожиданно, так хорошо, что можно было пожалеть, что народ уже вытекал из зала. Но некоторые, оценив музыку, а может быть, привлеченные текстом, останавливались и, устроившись в опустевших первых рядах, скоро начинали кивать головами в такт ритму или прихлопывать в ладоши, смеяться словам. Я испытал наcтоящий прилив радости от того, что я тут был не один такой умный, что нас было пусть не очень много, но достаточно, чтобы составить аудиторию музыкантам. Наташа улыбалась счастливо и, прикрыв глаза, постукивала ладонью по колену.

Ах, эта женщина весёлая, большая, вся из снега

Для любви её душа, а ноги созданы для бега.

И я бегу с любимой рядом, о, как глаза её ясны,

И я томлюсь под нежным взглядом, доживёт ли до весны

Такая краля?!

На следующее утро я проснулся, когда Наташа уже одевалась.

– Сколько сейчас времени?

– Около шести.

– А чего ты так рано встала?

– Хочу сходить в монастырь.

– Сейчас?!

Она кивнула.

– Хочешь со мной?

Я не хотел. Так хорошо было в теплой постели и так хотелось еще обнять ее в это солнечное утро, но у нее явно был другой план. Я вспомнил о заупокойной по Кононову. Нет, сейчас я не думал о том, чтобы помочь Лизе: после шока, который я пережил в “Вечерке”, после последовавшего разговора с Кащеем, после появления в моей жизни Наташи, она просто перестала существовать для меня. Но теперь мне казалось, что я должен помочь Кононову как товарищ по несчастью.

– Хочу.

– Тогда вставай.

Когда мы вышли из дому, воскресный город только просыпался. Первыми на улицах появились собачники. В домашних тапочках, пижамных брюках, заспанные, они закуривали, ожидая, пока их питомцы справят нужду у ближайшего дерева. На вокзале мы сели на 29-й трамвай. В вагоне мы были одни. По дороге я сказал Наташе, что хотел бы заказать заупокойную молитву по Кононову и, начав разговор на эту тему, рассказал о своих отношениях с Лизой. Она молча слушала, держа мою руку в своих, но не как обычно, а безвольно, словно готовая отпустить в любую секунду. Я же наоборот, рассказав ей все, испытал облегчение.

– Я прощен?

– Она не вернется больше к тебе? – она смотрела прямо на меня со своей обычной виноватой улыбкой.

– Никогда.

– Тогда прощен.

Ее рука снова ожила, она слегка пожала мою. Положила голову мне на плечо.

– Ты часто ходишь в церковь? – спросил я, чтобы переменить тему.

– Когда есть потребность, тогда и хожу.

– А давно?

– Я начала ходить после школы.

– А с чего это у тебя началось?

– С чего? В моей жизни были два случая, после которых я уверовала. Точнее уверовала после второго, но с первого я как бы обратила внимание на то, что есть Бог.

– Какой был первый?

Она помолчала, потом начала:

– В классе восьмом или, может быть, даже в девятом, наша учительница по физике – Виктория Викторовна – Виквик, мы ее так звали, оставила меня переписывать контрольную. Сначала объяснила ошибки, а потом дала новое задание. Я сидела за своей партой, а она сидела прямо напротив меня за столом и проверяла что-то. Потом в класс зашел наш учитель истории Игорь Львович. Он был чуть постарше ее, но такой моложавый. Мы знали, что он за ней приударяет. После уроков они, бывало, стояли перед школой и подолгу разговаривали. И вот он подсел к ней, и они стали о чем-то говорить. Но я не слушала, пока не услышала “Исус Христос”. И он ей стал говорить, что-то вроде того, что де ваш Иисус, Викочка, он ее так назвал, Викочка, был простым историческим персонажем и верить в него, все равно, как верить в Чапаева. А она ему ответила, как-то так: “Вы, Игорь Львович, – образованный и начитанный человек, но вот вы можете мне объяснить, в чем суть теории относительности?” Он сперва засмеялся так, а потом говорит: “Сейчас не припомню”. А она ему: “Ну, а хоть как реактивный двигатель действует, знаете?” А он ей: “Ну, переходите к делу, мучительница, что вы хотите сказать?” “В этом главная проблема таких предметов, как математика, физика и химия, – отвечает она. – Не только простому работяге, но и вполне образованному гуманитарию трудно объяснить некоторые аспекты эволюции. Сколько бы миллиардов лет вы ни отпустили на эволюционные пробы и ошибки, некоторые вехи развития жизни кажутся предопределенными. Не история общества, а история электронов, ядер, клеток развивалась по совершенно грандиозному плану, который не мог зависеть от случайностей. Идея Бога настолько грандиозна и сложна, Игорь Львович, что донести ее до простого люда можно только через сказку с персонажами, в которых вы, историк, хотите видеть исторические фигуры. Но переведите сюжет этой сказки на язык формул, и вы получите тот единственный механизм, по которому жизнь способна поддерживать себя. В начале было слово, верно? Но слова без мысли нет, стало быть, существовал некий мыслящий создатель вселенной. “Да будет свет!” – сказал этот инженер-конструктор, и произошел взрыв праматерии, из которого он, как из кубиков, начал создавать вселенную со звездами, планетами, водой, всякой живностью и, создав ее, он начал строить общество, способное поддерживать себя и развиваться при соблюдении простых правил: не убивать, не воровать, не соблазнять соседских жен...”