Евгений Немец - Кокон

— Гармония, — очень серьезно ответил Грувич. — В любом её проявлении.

— Гармония — слишком размытое понятие для моих мозгов компьютерщика. Что-нибудь бы по-конкретнее, а? Вот, скажем, каким бы ты нарисовал меня?

Я спросил это скорее в шутку, с иронией, но взгляд Антона стал отстраненным и глубоким; мне вдруг почудилось, что я стою январским вечером на Оби, слева и справа ледяная пустыня, взморщенная гребнями торосов, а передо мной прорубь с черной мутной водой, в которой я отчаянно пытаюсь что-то рассмотреть… Может быть, свою судьбу?

— Я вижу тебе сидящим в позе мыслителя Родена, — бесстрастно начал художник Грувич. — Твоя грудь вскрыта, в ней огромная дыра, в левой руке ты держишь свое окровавленное сердце, в правой — окровавленный нож, а твои глаза полны слёз и отчаянья.

В наступившей тишине я услышал, как пораженно выдохнула Лена. Мне же… мне расхотелось пить французский коньяк, я поспешно взглянул на часы, порывисто встал.

— Если ты это когда-нибудь нарисуешь, я поломаю тебе ноги! — достаточно агрессивно пообещал я, но Грувич был невозмутим.

— Пошли, что-то мы засиделись, — бросил я Лене и порывисто направился к гардеробу.

— Будешь в Москве, заходи, подарю тебе изображение истинного Грека, — догнал меня голос Грувича, когда я надевал пальто. И, чёрт возьми, в этом голосе не слышалось иронии или насмешки, Антон был абсолютно серьезен.

Уже на улице, пройдя быстрым шагом пару кварталов, и чуть ли не таща Лену за руку, я начал понемногу успокаиваться. Легкий снег неспешно ложился на тротуар, на массивные деревянные скамьи на черных кованых ножках, на лоток бронзового торговца, продававшего бронзовые флаконы, рядом с которым я остановился. Лена молчала, но в её молчании отчетливо слышалось ехидство, что-то вроде: «Так тебе и надо!», или: «Хамство наказуемо!». Проклятье, мне немедленно требовалось выпить!

— Похоже, он торчит тут с конца 19-го века, — прокомментировал я скульптуру бронзового торговца, пытаясь отвлечься.

— Грек, — с деланным спокойствием позвала Лена, — у меня ноги замерзли.

Я осмотрел подругу сверху донизу. Поверх вечернего платья короткая норковая шуба, на ногах черные сапожки до колен. Босоножки, очевидно, в сумке. Да, коленки голые. Не самый лучший прикид для прогулок до городу в декабре. Ну да мы же собирались в ресторан, черт возьми!

— Ну так пошли быстрее туда, куда изначально планировали! — взорвался я, все еще раздосадованный безумной фантазией Грувича, и Лена тут же увлекла меня к сияющему фасаду дорогого кабака, который я, будучи один, обходил бы десятой дорогой.

Пять минут спустя я под руку с подругой, в новом платье ослепительной, как лучистый сапфир, вошел в зал дорогого ресторана, чувствуя себя последним пижоном. Взгляды присутствующих мужчин тут же обратились к моей любовнице, прямо светясь жадностью и похотью. Я с детства ненавидел представителей своего пола, они всегда пытались отнять у меня игрушки, деньги и женщин. Агрессия и раздражение вспыхнули во мне снова, к тому же помножились на ревность, так что я готов был кинуться на первого встречного, пусть бы он дал только повод. Короче, весь час, пока мы были в ресторане, я сидел мрачный как грозовая туча, постоянно сканируя взглядом присутствующих, пил коньяк, совершенно не пьянея, и чувствовал, как в моих венах кипит адреналин. Я так и не смог съесть ни кусочка из заказанного Леной блюда, с каким-то диким французским названием. Лена же вела себя непринужденно, беззаботно уплетала заморские кушанья, запивая их красным вином, и несла какую-то околесицу про то, как здесь мило, какой приятный интерьер, и как много вокруг доброжелательных людей, потому что все ей улыбаются, а некоторые даже подмигивают. Под конец до меня начало доходить, что эта сучка все прекрасно понимает и намеренно надо мной издевается, возможно даже мстит за ту мою злосчастную выходку, которая, в конце концов, привела нас в одну постель, а может и за неудавшуюся беседу на «высокие» темы с Великим Художником Современности Антоном Грувичем. В ту же секунду я потребовал у официанта счет, и когда его принесли, с ужасом осознал, что ещё никогда раньше мне не доводилось отдавать столько денег за так бездарно и даже пагубно проведенное время. Ещё и официант добил:

— Мы принимаем пластиковые карты.

— Какая досада! — отозвался я с ненавистью, соображая, хватит ли мне денег рассчитаться за ужин. — Забыл в отеле свою Golden Visa.

Денег хватило впритык, а потом я схватил Лену за локоть и потащил в отель. Захлопнув за собой дверь в номер, я бросил её на кровать и отодрал просто со звериной жестокостью. Господи, я ещё никогда не слышал таких оргазменных воплей. Как она орала! Поражаюсь персоналу отеля, который мужественно перенес этот ужас, каким-то чудом определив, что тут происходит не кровавая пытка, но банальный секс. Я и сам то кончил вулканом, и в изнеможении откатился в сторону, а Лена ещё пару минут не могла прийти в себя, все её тело била дрожь, из глаз текли слезы, а в мою руку она вцепилась так, что у меня начали неметь пальцы.

Наконец, вернувшись в реальность, Лена отпустила мою руку, закинула мне на бедро ногу и нежно погладила пальцами по щеке.

— Понравилось? — спросил я. — И зачем надо было доводить меня до бешенства? Можно было просто сказать: трахни меня, как грязную шлюху.

— Алёна была права, — промурлыкала Лена своим низким бархатным голосом.

— Не понял? — я насторожился.

— А она ведь тебе нравится, да?

— Это ещё что за допрос? — мое беспокойство нарастало. — В чем Алёна была права?

— Она сказала, что при правильном подходе, всю твою безбашенность можно пустить во благо.

И тут до меня дошло:

— Так весь этот ужасный день был спланирован тобой и Алёнкой?! То-то я смотрю — уж больно коварства много! Нет, женщины — самое подлое и низкое племя! Хуже врачей!

Лена не ответила, только улыбнулась, я же на самом деле злости не испытал, напротив мне было приятно осознавать, что Алёна обо мне печется. Да, это была странная забота, даже какая-то извращенная, но все же — забота.

«Ничего, — думал я, внутренне улыбаясь, — я и тебя, милая моя Алёна Игоревна, когда-нибудь оттрахаю, как последнюю грязную шлюху!»

На секунду я даже о Грувиче забыл. Но только на секунду, потому что в этой жизни всегда рядом окажется кто-то, кто с радостью напомнит о плохом.

— Скажи, Грек, — вдруг тихо произнесла Лена, — то, каким тебя увидел художник… Он угадал?

Я долго молча смотрел в потолок, пытаясь сначала себе ответить на этот вопрос, и чувствуя, что это занятие портит мне настроение, затем вдруг понял, что мое молчание может быть истолковано неверно, отозвался:

— Не знаю. Понятия не имею, какой я на самом деле.